Критик приводит, например, реплику Лопахина (он многозначительно называет его «шахтером-активистом»), который на шутливый упрек Звягинцева («Господи боже мой, до чего же ты, Петя, сквернословить горазд!») отвечает с издевкой: «Это, браток, кто кого привык чаще вспоминать. У тебя вон за каждым словом – «господи боже мой», а у меня – другая поговорка…» – критик приводит эту последнюю фразу для того, чтобы задать глубокомысленно «разоблачающий» вопрос: «Что это – доказательство религиозного либерализма, машинальное проявление пережитка или свидетельство национального единства, перекрывающего различные традиции?» Или другой пример. Юмористический монолог Лопахина, живо рисующего трудности генеральской жизни, истолкован Килло как «длинный и сочный нагоняй» товарищу, в речах которого прозвучало недовольство начальством. «Отсюда, – делает он еще один «разоблачительный» вывод, – каждый должен понять, что шутить по поводу иерархии дурно». Право же, можно только посочувствовать критику «Прёв», вынужденному столь «сомнительным» материалом удовлетворять свое до такой степени разгоряченное любопытство, что оно явно лишает его чувства юмора.
Если Килло и отмечает как единственное достоинство «Они сражались за Родину» то, что Шолохов пишет о простых солдатах (риторически вопрошая: «Признак ли это новых времен?»), делается это лишь с одной целью – противопоставить Шолохова всей советской литературе военных и послевоенных лет, у которой якобы «в чести» были одни только генералы и офицеры, и таким образом бросить на нее тень. Сколь основательно это делается, можно судить хотя бы по тому, что главы «Они сражались за Родину» начали печататься в «Правде» в мае 1943 года, почти двадцать лет назад. Мы уже не говорим о том, что во многих произведениях («Василий Теркин» А. Твардовского, «В окопах Сталинграда» В. Некрасова, «Звезда» Э. Казакевича, «Алексей Куликов – боец» Б. Горбатова и др.) именно того периода, который Килло намерен представить как пустыню, запечатлен образ советского солдата. Что это, неосведомленность самого критика или, быть может, расчет на неосведомленность читателей?
Из дальнейшего выясняется, что отрицательное отношение критика к книге Шолохова вызвано якобы не просто классовой неприязнью («Пусть нам не говорят, что мы не способны оценить эпопею, если она написана коммунистом»), – оказывается, за этим стоит даже некое теоретическое осмысление «проблем, выдвигаемых военным романом, а говоря шире, любым романом-эпопеей», стоит весьма «своеобразная» концепция героического.
Суть ее в следующем (здесь мы вынуждены прибегнуть к пространной цитате): «Современная техника изгнала героизм с поля боя (исключение можно сделать только для партизанской войны, оставляющей широкие возможности для индивидуальных жертв); в нашем индустриальном, распланированном мире только спорт, альпинизм, всякого рода экспедиции плохо ли, хорошо ли поддерживают эпическое пламя. Последние войны, в особенности война 1914 – 18 гг., депоэтизировали военные приключения. Возьмем ли мы «Огонь», «На Западном фронте без перемен» или даже «Тихий Дон» (том третий), в них нет ничего, кроме эпопеи обычных людей, стремящихся такими же остаться в кровавом поединке с нечеловеческим существованием, обычных людей, погруженных в анонимный бой, в котором самопожертвование сенсирцев, украшенных султанами из перьев и одетых в белые перчатки, представляется трагически смешным и лишенным смысла. Солдатам 1914 года не было неизвестно, почему они сражаются. Но для каждого из них в отдельности война утратила всякий эпический смысл в первую ночь, которую им пришлось встретить в грохоте и вспышках летящих в лицо снарядов и пулеметных очередей; люди ползли по грязи, прыгали из одной ямы в другую, случайно оказывались убитыми или выживали: с героями было покончено».
Здесь правда (действительно, немыслимо говорить о героизме войны 1914 года, но, подчеркнем, именно потому немыслимо, что солдатам были чужды цели этой войны) понадобилась критику для того, чтобы перечеркнуть одну из самых героических страниц нашего века – борьбу против фашизма, борьбу, которая была высочайшим проявлением человеческого духа и «эпический смысл» которой не был заглушен лязгом танковых гусениц, воем бомб и свистом пуль, воспринимался каждым солдатом. Нет, критик не может сказать, что в книге Шолохова страшный быт войны приукрашен, что писатель избегает изображения крови и страданий, смертей и горя. Да это его как раз и не очень-то интересует: он выступает против человеческой самоотверженности и искреннего воодушевления, рожденных высокой целью, он не верит в патриотизм и мужество, иронизирует по поводу благородства и гражданских чувств (все это, мол, уже отжило, старомодно, в духе, как он выражается, «лучших римских традиций»).
«Шолохов, – пишет Килло, – прикидывается, что он не делает из своих персонажей героев, но на самом деле он отнюдь не отказался от героизации. Только поверхностному взгляду кажется, что он отверг приукрашивание… В действительности народная сочность языка его персонажей, их шутки или их ворчание плохо скрывают героическую сталь, из которой они созданы… Героизм распускается пышным цветом к концу книги… Здесь же, хотя словарь, костюм или то, что от него остается, лица – обещают нам, что речь пойдет о людях, выступают все же полубоги, вырубленные одним резцом, несгибаемые в едином порыве, как победитель на памятнике в Трептове. Шолохов не смог на этот раз освободиться от наважденья «нового человека», продукта строя и предвосхищенья победы, выплавленного в «социалистическом тигле».
Критик «Прёв» пытается опереться на творчество писателей «потерянного поколения», чтобы его презрение к героическому, неприязнь к «новому человеку» имели хоть какую-то литературную почву. Но тщетно, так как и здесь он грубо попирает истину; аргументация его не выдерживает критики. В самом деле, писатели, о которых он говорит, боролись своими книгами против любой поэтизации Первой мировой войны, войны несправедливой, захватнические цели которой начисто лишали ее какого-либо героического ореола. «Первый же артиллерийский обстрел, – писал об этом Ремарк, – раскрыл перед нами наше заблуждение, и под этим огнем рухнуло то мировоззрение, которое они нам прививали». Лучшие из писателей «потерянного поколения», яростно выступив против кровавой империалистической бойни, против шовинистической сивухи и поэтизации милитаризма, вовсе не ставили затем, отходя от материала Первой мировой войны, под сомнение героическое вообще.
Килло ссылается на Ремарка, но автор «На Западном фронте без перемен» очень высоко ставит мужество антифашистов, видит в них подлинных героев, хотя и считает, что бороться следует в одиночку.
