Потому-то принцесса, о коей я веду речь, могла позволить себе появиться в расшитом золотом суконном платье, ибо то было ее герцогское облачение — парадное одеяние, допустимое и уместное свидетельство ее величия и могущества; так и поныне вольны поступать графини и герцогини на торжественных церемониях. У наших вдов та печаль, что им нельзя носить драгоценности нигде, кроме как на пальцах да иногда на каком-нибудь зеркальце или же на часослове и иных книгах, толкующих о божественном; но ни в коем случае не на голове, не на теле, не говоря уже о богатых жемчужных ожерельях и браслетах; однако могу поклясться, что видывал вдовствующих прелестниц, достойно обряженных лишь в черное и белое, но притягивавших взгляды не менее увешанных драгоценностями замужних дам королевского семейства. Впрочем, довольно о сей иноземной вдове, поговорим об отечественных; сейчас речь пойдет о нашей белой королеве Луизе Лотарингской, жене Генриха, последнего из наших покойных государей.
Можно и должно хвалить эту принцессу за многое, ибо в браке она вела себя благоразумно и хранила целомудренную верность супругу, так что связывавшие их узы ею были не тронуты, оставаясь крепкими и неразрывными, и никто никогда не подметил в ее обиходе никакого изъяна; того же нельзя сказать о самом короле, ибо он иногда позволял себе отвлечься, по обыкновению великих мира сего, у коих есть на то право и привилегия; к тому ж он не далее чем через десять дней после женитьбы пречувствительно обидел молодую жену, заменив весь штат ее прислуги и придворных дам, кои росли и воспитывались вместе с нею с самого отрочества; такая суровость ее надолго опечалила и причинила ей сердечную рану; особенно она тосковала по мадемуазель де Шанжи, весьма миловидной и вполне добродетельной фрейлине, не заслужившей отлучения от двора и королевских покоев. Потерять добрую подругу и наперсницу — большое горе. Мне известно, что однажды некая приближенная к ней дама набралась дерзости, тихонько похохатывая, намекнуть, что коль скоро ей ни вскорости, ни в отдаленные времена — по причинам, о коих в те поры шептались, — не суждено иметь ребенка от законного мужа, то недурно было бы прибегнуть к услугам третьего лица, умеющего сохранить все в тайне, и обзавестись-таки потомством; ибо короли смертны, а в сем случае она сделается королевой-матерью, опекуншей законного наследника, и не только не потеряет власть, но достигнет ранга и величия своей царственной свекрови. Но давшая такой совет долго потом сожалела о своей неловкости, ибо он был встречен как нельзя более холодно и благожелательница навсегда лишилась высокого расположения, поскольку королева предпочитала, чтобы ее величие зиждилось на целомудренной добродетели, а не на беззаконном продолжении рода. Но большинство светских людей подобными советами отнюдь не пренебрегают, чему порукой Макиавелли и его учение.
Поговаривают, что королева Мария Английская, третья жена короля Людовика XII, не была столь хладнокровна, ибо, раздражившись хилостью своего супруга и повелителя, пожелала закинуть удочку в другой ручеек и подцепить господина графа Ангулемского, впоследствии ставшего королем Франциском, а тогда — юного и приятного собою принца, коего она радушно привечала, называя не иначе как «сударь мой зять», поскольку он уже тогда был женат на госпоже Клодии, дочери короля Людовика. Королева подлинно в него влюбилась, да и он отвечал взаимностью, так что два костра чуть было не слились в единое пламя; но тут подоспел ныне покойный господин де Гриньоль, знатный дворянин и человек чести, приближенный к Перигорскому семейству, бывший некогда придворным кавалером у королевы Анны, о чем мы уже рассказывали в ином месте, а затем исполнявший ту же должность при королеве Марии. Сей опытный и весьма умудренный знаток человеческих страстей, видя, какое действо вот-вот готово разыграться, стал упрекать упомянутого графа в беспечности и возопил: «Как же, Господь вас пробери (так он имел обыкновение выражаться), намерены вы поступить? Разве вам не понятно, что эта тонкая бестия желает вас завлечь и от вас понести? А родись у нее сын — и вы навечно всего только граф Ангулемский, уж никак не король Франции, на что уповаете. Король наш состарился, у него уже не будет детей. Вы с ней сблизитесь, а при вашем молодом горячем нраве и ее пламенной натуре не успеете моргнуть, Господь вас пробери, — и приклеитесь друг к другу так, что не отодрать; а тут и дитя — и конец всем надеждам! Вам останется только сказать: „Прости-прощай, мое право на французский престол“. Так что подумайте хорошенько». Эта королева захотела испытать и применить на деле то, о чем говорит испанская пословица: «Nunca muger aguda mirio sin herederos» (Ловкая женщина никогда не помрет, не оставив наследника), то есть, ежели муж в том не преуспеет, она найдет к кому обратиться. Тут граф Ангулемский призадумался и призвал на помощь свое благоразумие, но искушение возобновлялось, становясь все сильнее, пока он вовсе не потерял голову от умильных чар и утонченной фации англичанки. Вот что значит любовный жар! Ради какого-то жалкого кусочка плоти можно пожертвовать и королевством, и властью над половиной мира, о чем свидетельствует история. В конце концов господин де Гриньоль, видя, что молодой человек погубит себя, запутываясь в любовных сетях, пожаловался его матери, герцогине Ангулемской, и она уж устроила сыну такую выволочку, что тот и думать позабыл о греховной страсти. Меж тем утверждают, будто королева сделала все, что могла, чтобы успеть обзавестись потомством до кончины супруга; но он опередил ее и сошел в могилу, не оставив ей на это времени; однако же после его смерти не проходило дня, чтобы кто-либо не пускал слух, будто она в положении; ходили сплетни, будто она, не понеся младенца во чреве, обертывалась под платьем простыней, чтобы сделать себе большой живот, намереваясь, когда подойдет срок, позаимствовать дитя у другой беременной женщины и представить его как родившегося от нее. Но госпожу регентшу не проведешь, она-то знала, как дети делаются, и понимала, чем это дело может обернуться для нее и ее сына; а потому призвала докторов и повитух, которые, своими глазами увидев простыни и полотнища, разоблачили бедняжку, и она вместо чаемой славы и величия удостоилась ссылки в отчий дом.
Вот как отличалась наша королева Луиза от этой Марии, ибо пребывала в целомудренной добродетели и не желала ценой обмана сделаться королевой-матерью. А отважься она на подобную проделку — у нее все вышло бы по-иному, ибо никто от нее ничего подобного не ожидал, а прознав, весьма бы удивился. Наш нынешний король очень ей обязан, и положено ему уж за одно это ее любить и почитать; ведь извернись она и добейся появления наследника — он до сих пор считался бы каким-нибудь незавидным регентом; да и того могло не случиться, и сей недостойный его титул мог бы достаться ему ценой горших, чем мы испытали, бедствий и войн, не принеся ни радости, ни уверенности.
