Дедушка упрекал Фридриха в том, что он ради остроумного Aperzus (замечания) о «бабах» Елизавете Российской и маркизе де Помпадур от французского двора сработал на руку австрийскому государственному канцлеру графу Кауницу в его усилиях создать против Пруссии сверхмощную коалицию. Дедушка, точно так же как и отец, видел постоянную актуальность проблемы антигерманской коалиции. Ощущение латентной опасности через «окружение» Империи — понятие из времен Первой мировой войны — было вездесущим. В отношении к злым бонмо Фридриха о русской и француженке хочу здесь добавить, что моя мать всегда считала неумным, когда Анна Элеонора Рузвельт, жена американского президента, в ее роли первой леди подвергалась нападкам немецкой прессы. Известно, что она не была красавицей — не в последнюю очередь, из-за несколько оскаленных зубов — и это уязвимое место, конечно же, широко использовалось карикатуристами. Таким образом, говорила мать, ее атакуют не как политика, а как женщину. Женщина, по меньшей мере подсознательно, не могла остаться к этому равнодушной и, таким образом, в антинемецкий пожар, уже разожженный Рузвельтом, без нужды подливалось горючее. Она использовала критику дедушкой Фридриха Великого в качестве аргумента для отца, но тот не обладал никакой властью над внутренней немецкой пропагандой и во все время своего пребывания в должности должен был бороться с Геббельсом за влияние на пропаганду за рубежом, потому что Гитлера, как это часто бывало, невозможно было побудить к установлению четких границ ответственности.
Эти беседы об эре Фридриха Великого и других эпохах немецкой истории однозначно доказывают примат внешней политики в размышлениях дедушки. Эти мыслительные категории он передал своим сыновьям уже в (их) детском возрасте, отец проникся ими полностью. Положение Германии в центре Европы обусловило, по их мнению, необходимость в эпоху национализма и глобальной политики баланса сил подчинить требованиям внешней политики общественную жизнь в самом широком смысле. Неудачный исход Первой мировой войны с Версальским договором как следствием, военная угроза разоруженной Германии со всех сторон и — главное и решающее — опасность для Германии и Европы со стороны Советского Союза стали в конце концов решающими факторами их обращения к Гитлеру. Внутренняя политика — это в первую очередь означало решение «социального вопроса» — должна была в их глазах создать предпосылки для того, чтобы сделать немецкий народ «готовым к обороне» против внешних угроз! В Гитлере в тогдашней ситуации и отец, и дед видели единственный шанс изменить безнадежное внешнеполитическое положение Империи. Лишь с этой точки зрения отец предоставил себя в распоряжение Гитлера.
Всю свою жизнь мой дедушка едва ли соглашался на какие-либо компромиссы. В этом, вероятнее всего, лежала причина того, что он не сделал никакой карьеры, хотя и получал отличные характеристики. Об этом говорит и его поведение в качестве адъютанта командующего генерала в Метце. Когда его что-то не устраивало, он сразу же все бросал и, ругаясь, уходил. Ему не хватало даже минимальной готовности к компромиссу, которая необходима во всех крупных организациях, чтобы настоять на своем мнении, не потерпев, ввиду сопротивления, сразу неудачу. Примечательна форма, в которой он в конечном итоге попросил о своей отставке. Как я уже писал, его основной интерес принадлежал области внешней политики. После отставки Бисмарка и последовавшего за ней отчуждения от России он занял все возрастающую критическую позицию по отношению к немецкой внешней политике, и, насколько мы его знали, будучи тогда относительно молодым офицером, определенно не скрывал своих мыслей, высказывая откровенно то, что у него было на душе. К этому добавилась, как писал отец, политика назначений на военные должности в армейском корпусе в Метце, с которой он, как адъютант командующего, не всегда был согласен[441]. В конечном итоге критическая дистанция по отношению к кайзеру Вильгельму II у моего дедушки возросла, и причиной этого были не только сомнения по существу его политики, но и неприятие стиля кайзера. Так, в своем прошении об отставке дедушка просил уволить его «без права ношения униформы», что являлось тогда неслыханным делом. Права носить униформу в отставке лишали в те времена только в случаях позорного поведения. Этим он хотел дать понять, насколько велико его недовольство. Разумеется, его отправили в отставку с правом ношения формы.
Еще один случай с моим дедушкой заслуживает того, чтобы рассказать о нем здесь. Он сыграл свою роль в очень тяжелый момент моей жизни, и у меня имелось достаточно поводов вспоминать о нем. Я наткнулся в какой-то книжке по истории на практиковавшийся при определенных обстоятельствах обычай освобождать пленных под честное слово больше не воевать в качестве солдат. Это была практика того времени, когда ведение войны во многом было еще делом только солдат и так называемый «тыл», предоставлявший все необходимое для ведения войны, еще не играл такой решающей роли, как в наши дни. «Тотальную войну» еще не изобрели. Я задал дедушке вопрос, должен ли человек держать данное в таких обстоятельствах слово, ведь в согласии с кодексом чести он обязан в верности только своей стране. Я даже зашел еще дальше, спросив, не является ли долгом честное слово как раз нарушить, чтобы снова иметь возможность воевать за свой народ? Дедушка посмотрел на меня с большим удивлением — в свои 13 или 14 лет я, додумавшись до такого, представлялся себе очень мудрым — и очень спокойно, однако особо подчеркивая сказанное, ответил: «Тебе верят, ты отдаешь в залог свою честь и это можно сделать только один раз!» В то время я не мог себе представить, что у меня когда-то возникнет повод вспомнить об этих словах дедушки. В Рождество 1947 года, будучи заключенным в одном из английских лагерей для интернированных — его, вероятно, можно было бы назвать и концентрационным лагерем — я ходатайствовал о недельном отпуске на праздники под честное слово, и мне его дали. По окончании отпуска я вернулся обратно в лагерь, хотя и должен был в моей особенной ситуации считаться со всеми мыслимыми негативными случайностями. Сразу после возвращения меня выдали французам.
Когда мы заговаривали с дедушкой об Эльзас-Лотарингии, зная, что он долгое время стоял в гарнизоне в Метце, он только сухо отвечал — и у нас от его слов перехватывало дыхание: «Эльзасцы и лотарингцы всегда недовольны той страной, к которой они в данный момент принадлежат». Сверх того, он поведал нам, что Бисмарк совсем не хотел аннексировать Эльзас-Лотарингию[442], но военные, из-за крепостей Метца и Страсбурга, настояли на этом. Наш классный учитель Людерс рассказывал нам то же самое. Круг здесь замыкается, усилия моего отца и его воздействие на Гитлера привели к заявлению об отказе от Эльзас-Лотарингии. Он верил, что этим было убрано возможное препятствие на пути к немецко-французскому примирению.
