Покойный господин Строцци был одним из тех, кто добивался ее расположения, но, хоть он славного рода и к тому ж был под крепким покровительством королевы-матери, она отказала ему, найдя для того весьма достойные слова. Каким же нужно обладать характером, чтобы при красоте и всеобщем почтении за добродетельную жизнь — да, сверх того, обладая очень большим наследством — влачить остаток жизни на одиноком ложе, застывших подушках и оледенелых простынях, коротая безрадостные вдовьи ночи! Как много тех, кто не похож на эту несравненную особу; но, впрочем, немало и схожих с ней! Решившись перебрать сих последних, я никогда бы не кончил, особенно когда б стал перемежать повествование о великих душой христианках с рассказами о добродетельных язычницах, подобных прекрасной римлянке Марции, дочери Катона Утического, добрейшей и милейшей младшей сестре знаменитой Порции: потеряв мужа и непрестанно оплакивая его, она на вопрос, когда же настанет последний день ее траура, отвечала, что он совпадет с последним днем ее жизни. А поскольку она владела изрядным богатством, то любому, кто спрашивал, решится ли она снова выйти замуж, говорила: «Только если найду человека, согласного взять меня за мои добродетели, а не ради приданого». Притом одному Богу ведомо, насколько она была богата и красива, а уж благонравна вдвойне — иначе не быть бы ей ни дочерью Катона, ни сестрой Порции; но она отваживала от себя поклонников и гнала их, уверенная, что охотятся они не за ее добродетелями, а за ее добром, и не поддалась на льстивые заверения назойливых искателей.
Святой Иероним в эпистоле к непорочной Принципии разливается в похвалах любезной римской даме его поры по имени Марцелла, происходившей из большого и знаменитого семейства, давшего Риму множество консулов, проконсулов и преторов. Рано овдовев, она получала много предложений руки как от плененных цветом ее юности, так и от желавших породниться со столь почтенным домом; а еще потому, что была чудесно сложена, так что дух захватывало (заметьте, это пишет сам святой пастырь); а также из-за ее добродетельного нрава и пристойности. Среди прочих соискателей особо добивался ее благожелательности Цереалис, богатый и знатный синьор, тоже из рода, даровавшего римлянам немало именитых людей. Он был уже в преклонных годах — зато обещал ей немалое богатство и большие дары, расхваливая преимущества их будущего брака. Даже ее матушка, звавшаяся Альбиной, прониклась желанием заключить этот союз и склоняла к нему свою дочь. Но та ей отвечала: «Если мне захочется снова навязать себе брачные узы и отречься от целомудренной жизни, я изберу мужа, а не наследство». Соискатель, думая, что она имеет в виду его преклонный возраст, возразил, что старики могут жить долго, а юноши, напротив, быстро умереть, на что она заметила: «Конечно, молодой человек может вскорости погибнуть, но старец не способен долго протянуть». На сем ему пришлось откланяться. Я нахожу слова той дамы весьма благоразумными и исполненными решимости, как и речи Марции, а особенно сестры ее Порции, каковая после гибели супруга решила более не жить и предать себя смерти, но, поскольку ее лишили всего, что могло помочь самоубийству, проглотила горящие угли и сожгла себе все внутренности, объявив, что мужественная дама не может не отыскать способа покончить с собой; все это великолепно изобразил в написанной по сему случаю прекрасной эпиграмме Марциал, хваливший смелость римской матроны; также упоминает о ней Аристотель в своей «Этике», когда речь заходит о природе душевных сил, однако он полагает, что в подобном поступке не много смелости и высоты духа — как и в самоубийстве ее мужа и прочих иных людей, — ибо, как утверждает философ, они, дабы избегнуть худшего зла, прибегают к меньшему. О подобных вещах я составил особое рассуждение в другой книге. Некоторые утверждали, порицая ее благородное деяние, что все же было бы лучше, если бы названная особа посвятила остаток дней оплакиванию супруга и мщению за его смерть, — а помереть вот так не значит отомстить. Что до меня, я все же не могу не воздать ей должное, как и прочим вдовам, любившим своих мужей после смерти так же сильно, как при жизни. Вот почему святой Павел расточал им хвалы и ставил их в пример, следуя здесь за своим великим учителем. Однако от самых здравомыслящих и красноречивых людей, я слышал и такое мнение, что прекрасные собой молодые вдовы, храня чистоту в цветущие лета, предрасполагающие к галантным усладам, идут против природы, жестоко угнетая свое естество и не желая повторно отведать сладкого плода; тогда как законы небесные и людские, юная красота души и тела — все толкает их к противоположному, наперекор непреклонно суровым обетам, принятым в воспаленном состоянии духа, из-за которых они, оставленные смутными бесплотными тенями усопших мужей, превращают себя на этом свете в часовых, коих забыли отрешить от ненужной уже повинности; а быть может, там, за пределом земным, на елисейских полях, мужья их вовсе позабыли о страдалицах и даже посмеиваются над их упорством. Значит, юные создания должны бы отнести на свой счет полные глубокого смысла увещевания, с какими в четвертой песни «Энеиды» Анна обращается к сестре своей Дидоне; слова ее хорошо бы вызубрить каждой молодой вдове, чтобы не приносить обета безбрачия, вызванного часто не истинным богобоязненным рвением, а покорностью пустому обычаю. Да ежели бы, по крайней мере после кончины супруга, их окружали особым почетом, венчая голову каким-нибудь венком из цветов и трав, как делали некогда и как поступают теперь иные девицы, тогда подобное воздержание было бы уместнее и длительность его имела бы оправдание. Однако ныне все, что они могут получить в награду за самоотвержение, — жалкие слова похвалы, не оставляющие следа, вянущие и иссыхающие так же быстро, как и тело. Так пусть же молодые и свежие красотою вдовы отведают прелестей этого света, пока они еще причастны ему, оставив старухам истовость и суровость вдовьего уклада.
Но достаточно о вдовах, умерщвляющих свою плоть. Поговорим о тех, кто, в ужасе от строгих обетов, приспосабливается к новой супружеской жизни, отдавая себя в сладостную власть богу Гименею. Среди них есть и те, кто, вкусив в объятиях своих любезников при жизни мужа, подумывают уже о новом союзе, еще его не похоронив, и договариваются с любезниками о том, как поступить в сем случае. «Ах! — говорят они обычно. — Если бы моего благоверного не было в живых, мы бы сделали то-то и то-то, мы бы стали жить так-то и примирились бы с тем-то и тем-то, а по нашему опечаленному виду никто и не догадается о нашей долгой связи. Какая приятная жизнь откроется перед нами! Мы поедем в Париж, ко двору; если принять все предосторожности, никто не сможет нам навредить; вы припуститесь за такой-то, я — за тем-то, а король нам подарит то и это.
