Откровения Терлюка совпали с “ответным” визитом в Лондон следователей из Москвы, которые в присутствии английских коллег допросили Бориса и Ахмеда в качестве “свидетелей” по делу об убийстве российского гражданина Литвиненко. А по заявлению Терлюка генпрокуратура возбудила еще одно уголовное дело — о похищении и принуждении российского гражданина к даче ложных показаний.
Британские полицейские при упоминании “российского расследования” только саркастически улыбались. За несколько месяцев “сотрудничества” они убедились в том, что их московские коллеги вовсе не пытаются помочь в сборе доказательств, а выстраивают мистификацию, зеркальное отражение британского следствия, в котором имеются свои собственные подозреваемые, свидетели, следственные действия и целый список претензий к британской стороне. В этом виртуальном расследовании каждая британская находка балансируется российской “контрнаходкой”, каждое утверждение — “антиутверждением”.
Российское “зеркальное дело” исходило из версии, будто Луговой и Ковтун не исполнители, а жертвы отравления полонием. Дозу они могли получить случайно, в момент отравления Саши, или их могли загрязнить специально, чтобы запутать следы. В этой версии злоумышленниками выступали Березовский, Закаев и я. Виртуальная реальность российского расследования в свою очередь отражалась в зеркале прессы; ведь журналисты обязаны давать “сбалансированные” репортажи, отражать все версии. Подконтрольные Кремлю СМИ обличали “злобную антироссийскую пропаганду” на Западе. Все это напоминало классическую дезинформационную кампанию по калькам старого КГБ времен холодной войны.
Конечно, при ближайшем рассмотрении российская версия разваливалась перед лицом фактов. Консенсус общественного мнения был четко на нашей стороне, но я не переставал благодарить судьбу за то, что англичане нашли полоний: не будь полония, виртуальная версия, склеенная в Москве, имела бы все шансы затмить реальность.
Но так было на Западе, а в России все виделось иначе — значительная часть общественного мнения оказалась в кремлевском “зазеркалье”. Один мой московский приятель так и сказал: “Для тебя убийца — Путин, что закономерно, ведь ты работаешь на Бориса и живешь на Западе. А я живу в Москве и Путин мой президент. И не просто президент, а лидер, которого обожает большинство граждан. Он, как английская королева, — символ нации, глава государства. Я, конечно, не во всем с ним согласен, но если на секунду допустить, что он убийца, то я не смогу жить в этом государстве. Так что, уж извини, дорогой, но убийца — Борис, какие бы доказательства ты не приводил. Если это один из них двоих, то, значит, Борис, ведь он злодей по должности”.
Мой приятель представляет образованный слой России, ему претит мысль об убийце в Кремле. Большинство же простых людей, я уверен, думают иначе — они убеждены, что Сашу убили по приказу Путина, и гордятся своим президентом. Литвиненко — предатель, и Путин его достал в Лондоне. Полонием. Так ему и надо. Наш президент таким и должен быть — беспощадным, грозным. Тогда нас будут уважать.
ТО, ЧТО В Уайтхолле казалось “умеренной линией”, в Кремле было воспринято как пощечина.
Запрос о выдаче Лугового стал для Путина полной неожиданностью. От наших источников в Москве мы знали, что аналитики убеждали его, что запроса не будет. Англичане не полезут в бутылку с позиции слабости. Европейцы и американцы не захотят вмешиваться. Агенты российского влияния в лондонском бизнес-сообществе будут давить на власть, чтобы та не убивала курицу, несущую золотые яйца. К тому же англичан предупредили о конституционном запрете на экстрадицию.
И когда запрос все же поступил, Путин не стал обращать внимания на приглашение сыграть вничью, завуалированное в британском “чисто уголовном” подходе; он был слишком рассержен, чтобы договариваться о том, как совместно разрулить кризис. Возможно, это и спасло Лугового от участи козла отпущения.
Гнев Путина выплеснулся с телеэкрана во время встречи с прокремлевской молодежью, прозванной в либеральных кругах “Путинюгендом”. Дело происходило в летней резиденции президента; в расстегнутой на две пуговицы рубашке, без пиджака и галстука, он объяснял внешнюю политику группе симпатичных, спортивных, типично русских подростков, одетых в ярко-красные футболки. Англичане, сказал он, “предъявляют претензии, оскорбительные для нашей страны и для нашего народа… Мозги им надо поменять, а не конституцию нашу, мозги! То, что они предлагают — это, очевидно, рудимент колониального мышления. Они, должно быть, забыли, что Великобритания больше не колониальная империя. Слава Богу, Россия никогда не была британской колонией…”
Было видно, что Президент находится в одном из своих характерных состояний — самонаведенной ярости готовящегося к драке подростка, нарастающей по мере того как он говорит. С такой же пацанской манерностью, которую первая заметила в нем Трегубова, он когда-то предлагал устроить обрезание журналисту из-за вопроса о Чечне или грозил ударить дубиной по голове Березовского. Путин был рассержен. Он воспринял запрос на Лугового как личное оскорбление.
Лондонские эксперты и политики были в замешательстве: почему он так реагирует? Ведь ему-то известно, откуда взялся полоний! Зачем же он поднимает градус и персонально влезает в скандал, вместо того, чтобы от него дистанцироваться? Почему бы не сыграть в предложенную ничью и свести тему на нет путем длительной прокурорской переписки?
Но для Бориса все было ясно как день. Он только пожал плечами:
— Неужели не понятно, человек продолжает бой. Не забудь, ведь он думает, что имел полное право убить Сашу — изменника Родины. А рассвирепел от того, что англичане устроили скандал, прекрасно зная, что он не выдаст Лугового. Считает, что это сделано исключительно в пику ему, то есть России. Да еще предложили изменить конституцию, то есть намекнули, что он диктатор. К тому же он уверен, что я манипулирую британцами, и это бесит его вдвойне…
ПОСЛЕ ПУТИНСКОЙ РЕЧИ о колониализме в Москве начался охотничий сезон на все британское. Бранить англичан было возведено в ранг официальной политики, телеканалы соревновались между собой в антибританских программах, а стаи “Наших” — пропутинской молодежи, повсюду преследовали автомобиль английского посла Тони Брентона, скандируя непристойности. Быть англоманом стало небезопасно. Британцы в московском бизнес-сообществе вдруг почувствовали, что их гражданство стало предметом беспокойства для аборигенов: кто-то демонстративно выражал солидарность; а кто-то переставал общаться.
