Я посмотрел на него недоуменным взглядом. Пока что получалось, что наш противник вполне преуспевает: у него неограниченная власть, любовь народа и, как утверждают некоторые, припрятано миллиардов тридцать в офшорах. А британцы предлагают ему ничью. Какое же тут поражение?
— Ты не понимаешь, — объяснил Борис. — Власть и деньги очень мало значат, если все показывают на тебя пальцем, как в сказке про голого короля. Вспомни, когда мы сюда приехали, как на нас смотрели? Путин был для них как свет в окошке — друг Владимир, высокая душа. А на меня он спустил всех собак, мол, беглый уголовник, пособник террористов. Но меня-то британцы от всего очистили, а он попался на убийстве со своим полонием и вынужден прятаться за Конституцию. И все это понимают, какие бы ничьи ему не предлагали. Плюс, в России каждый знает про взрывы домов — тоже наша заслуга. Страна, экономика не смогут стабильно функционировать, когда у власти человек с таким криминальным багажом. Это все до первого кризиса, и тогда нарыв лопнет, и ему крышка. Вот увидишь.
СТАВ СВИДЕТЕЛЕМ ЧЬЕЙ-ТО гибели, невольно задумываешься о собственной смертной персоне. Смерть Саши заставила и меня по-новому взглянуть на свою роль в конфликте Путина с Борисом. С того самого момента, как я отправился в Турцию спасать семейство Литвиненко и оказался на шесть лет втянутым в схватку олигарха с президентом, я считал это политической деятельностью. Путин и его режим были продолжением советской власти, с которой у меня были счеты с юных лет. Но я не был эмоционально вовлечен в персональный конфликт этих двух людей. В отличие от Бориса, у меня не было личного отношения к Путину — он был всего лишь кагэбэшник, функционер системы, или, максимум, враг моего приятеля. Бориса я, кстати, тоже не идеализировал; просто, зная все его грехи и слабости, я находил их в пределах допустимого (многие имеют ко мне по этому поводу претензии). Можно сказать, что для меня их схватка была чем-то вроде спортивного состязания, и я болел за более близкую мне команду.
Но гибель Саши изменила все. Конфликт перешел в другое измерение — теперь речь шла о смерти моего друга, о варварском убийстве. Это уже была не политическая интрига или столкновение уязвленных самолюбий. Спектакль, на который мне достался билет в партере, перестал быть мыльной оперой и приобрел шекспировский размах, яд и смерть вышли на авансцену, а все остальное — борьба за власть и богатство, геополитика, несбывшиеся ожидания свободы, судьба государства — все это отошло на второй план, став обстоятельствами убийства. Не важно, что будет с датским королевством, главное — коварное злодейство, накал страстей и черты личности действующих лиц. Сашина гибель стала нравственным стандартом, меркой, определившей сущность двух соперников: пусть Борис — самый алчный из капиталистов, а Володя — самый беззаветный из патриотов, но убийца — все равно убийца. И впервые я вдруг ощутил, что у меня есть отдельный от Бориса, персональный счет к Путину. Более того, я в первый раз почувствовал, что и сам нахожусь под прицелом.
Я больше не ощущал себя отстраненным болельщиком; при виде Путина, клеймящего по телевизору британский колониализм, или изрекающего “кто нас обидит, тот три дня не проживет,” я кожей чувствовал, что его ярость и обида имеют отношение и ко мне лично, что этот человек, если только сможет, сделает со мной и моей семьей то же, что он сделал с Сашей и Мариной. Поэтому, не скрою, когда я предложил Марине написать книгу про Сашу, Бориса и Володю, я смотрел на этот проект как на способ с ним хоть как-то расквитаться, и, может быть, немного подстраховаться от неприятностей, если вообще книги могут защитить от полония.
Путин в сопровождеии директора ФСО Евгения Мурова (слева) и начальника охраны Виктора Золотова (в центре). (Комсомольская правда)
“Кто нас обидит, тот три дня не проживет…”
После Сашиной смерти прошло три года. Вопреки предсказаниям британского оптимиста Джорджа Мезниса, на момент сдачи этой книги в печать режим в России так и не рухнул. В деле Литвиненко существенных сдвигов не произошло: Британия по-прежнему предлагает Кремлю ничью, а тот упрямится и настаивает на отмене запроса на Лугового. Материалы дела по-прежнему засекречены. Обвинение Путина и российского государства в убийстве, заявленное Сашей на весь мир, прочно укоренилось в истории, но не приблизилось к юридическому разрешению.
Между тем Путин, посадив в президентское кресло временную фигуру, по истечении четырехлетнего срока готовится к “рокировке в обратную сторону”. По этому поводу Марина сказала: “Он пленник своих секретов. Он не может себе позволить отказаться от власти”. Российский образованный класс все глубже погружается в самообман зазеркалья. Борис затаился в Лондоне в ожидании часа, когда под тяжестью неумолимой реальности зеркальная стена обрушится и похоронит под собой его врага. Ходорковский на пятом году заключения понял, что выпускать его никто не собирается, и начал делать политические заявления. Фильм Андрея Некрасова о прозрении и смерти Саши под названием “Бунт” наделал много шуму на Каннском фестивале. Ахмеда Закаева ваххабиты заочно приговорили к смерти за то, что он “продался Западу”. На это он философски заметил: “Пути Аллаха неисповедимы: Саша и я получили приговор за одно и то же от таких разных людей”. В остальном все идет по-старому.
ОСТАВИВ ПОЗАДИ ОСКОЛКИ прежней жизни, Марина приспособилась к неожиданной для себя роли общественного деятеля и начинающего политика. Время от времени мы ездим с ней по странам и континентам с презентацией нашей книги, которая за это время была переведена с английского на 23 языка.
Когда-то давным-давно в Москве, после знаменитой пресс-конференции, где Саша разоблачил темные дела ФСБ, он сказал: “Марина, если со мной что-нибудь случится, ты будешь ездить по свету и рассказывать людям что произошло и почему”.
Она не приняла этих слов всерьез; решила, что таким способом он справляется со стрессом: пойдя наперекор всесильной Конторе, тешит себя надеждой, что где-то там, далеко, у него есть могущественные союзники. “Кому мы там нужны?”, думала она тогда.
А теперь она как раз этим и занималась — ездила по свету, встречалась с политиками, рассказывала о своей жизни, выступала по ТВ, не переставая думать о его пророчестве: “Как он мог знать десять лет назад, что я тоже буду давать пресс-конференции, да еще и по-английски!”
За эти годы Марина и я, проведя несчетные часы в работе над книгой, а потом в поездках, стали близкими друзьями. У нас сложился особый стиль общения, полузаботливый-полуироничный, который, пожалуй, был способом хоть как-то скомпенсировать груз реальности. По сути, я стал ее пресс-секретарем и стараюсь ограничить нагрузку и ослабить стресс от общения с журналистами.
