Потом услышали: война!
Нам срочно приказали вырыть щели. На вторую ночь нас уже бомбили – бомбы упали между нашим лагерем и дорогой. Я во время этой бомбежки с перепугу вместо брюк на ноги надел гимнастерку, гляжу, что-то не то, начал с пяток стягивать рукава, а никак не могу снять, дергал, дергал, кое-как снял, переоделся, выскочил наружу, а в лагере уже никого нет. Куда бежать – неизвестно. Вот так для меня началась война.
Через день уже пошли по дорогам беженцы и отступающая техника. Был и такой случай: на дороге образовался затор, и какие-то артиллеристы стали стрелять из счетверенного «максима». Поднялся шум, гам, пальба. Потом кто-то начал кричать: «Там высадились парашютисты в форме наших милиционеров!» И артиллеристы давай бить этих милиционеров. Потом говорили, что отступал особый отдел 10-й армии и его весь положили.
Состояние было полубоевое-полуэйфорическое, потому что свобода была на грани анархии – кто-то бегает, кто-то стреляет. Например, капитан Желтков, который вел у нас политподготовку, рассказывал нам, что обнаружил польского шпиона и застрелил его.
Через 3 или 4 дня поступил приказ: самолеты эвакуировать в Гомель.
Наш инструктор, младший лейтенант Ронь, был в наряде, поэтому мы считались как бы свободными, то есть без инструктора, и нашу летную группу, состоящую из десяти человек, отправили на аэродром Солон, который находился от лагеря в 10 километрах восточнее. Отвезли нас на машине и приказали помогать по охране и вообще чем сможем.
А надо сказать, что в предыдущие три дня нам совсем не хотелось есть – от этих бомбежек и суматохи, нервной обстановки у нас пропал аппетит. Но когда мы приехали на этот аэродром Солон – жутко захотелось есть, а там в термосах были макароны, и мы их ели руками, потому что не было ни вилок, ни ложек… Но комарья там было столько, что я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Мы, чтобы ночь скоротать и спастись от этих комаров, надели противогазы, отвинтили от коробки шланги – и в шинель. А утром помогали техническому составу подвешивать бомбы на СБ, снаряжать пулеметные ленты, и самолеты улетали на боевое задание.
Когда все самолеты, кроме, может быть, одного или двух, улетели и мы остались на аэродроме практически одни, сели на краю взлетного поля и залюбовались, глядя в небо:
– Ох, какая красивая девяточка идет! Наши, видимо, возвращаются.
А это были «Юнкерсы», и они как посыпали бомбы на наш аэродром. Мы – в лес, а лес там болотистый, земля под нами так и проседала, и не густой – только кустарники и мелкие деревья. Думали, далеко забежали, оказалось, всего метров пятьдесят от опушки. А эта девятка прошла дальше, отбомбилась по Старым Дорогам, развернулась и обратно.
Мы, когда выбрались из леса, видим, что на посадку идет самолет. Шасси у него выпущено, но одно колесо есть на вилке, а второго – нет. У нас же – ни флажков, ни ракет, мы никак не можем ему просигналить, предупредить, а он идет на посадку. Он сел и, конечно, полный капот сделал. Мы подбежали – оказалось, и штурман, и летчик, и стрелок живы. У штурмана кабину разворотило, но сам он уцелел. Летчика мы вытащили, а стрелок сам выбрался.
Еще пара самолетов пролетела на восток, а остальные не вернулись. И я наверняка знаю, что их всех сбили, потому что в этом вылете участвовал и Иван Андреевич Щадных, который впоследствии служил в нашем 890-м полку и рассказывал, как все было. Сам он тогда был штурманом, их подбили, и он выпрыгнул из горящего самолета. Лицо у него сильно обгорело. (Потом он переучился на летчика и уже сам летал. Впоследствии он стал командиром экипажа, а потом инспектором дальней авиации.)
Мы же были в таком состоянии, что нам трудно было понять и поверить в происходящее. Нас же учили, что мы будем побеждать…
Потом нам сказали, что сюда самолеты уже не сядут и будут перелетать на другой аэродром, и мы с аэродрома Солон вернулись обратно в Новое Гутково. Там нам дали приказ: идти на шоссе и самим добираться до Гомеля, потому что у нас в школе была только одна польская полуторка. В Гомель перевели всю нашу школу, включая инструкторов. Из личного вооружения у нас были винтовки (но кто-то уже разжился пистолетом!). Мы с оружием не расставались и, даже когда спать ложились, винтовку к ногам привязывали. Вещи был приказ сложить в штабной домик.
Мы вышли на шоссе, останавливали машины, которые там проезжали, и ехали на восток. А шоферов предупредили, что задерживают всех, кто отступает, кроме курсантов. Особенно это соблюдалось в Бобруйске – там вообще никого, кроме курсантов, не пропускали. Поэтому шоферы брались подвозить только нас, больше никого. А мы, пока добирались, с брошенных машин сливали бензин, с неисправных машин снимали колеса и тоже с собой брали. В Бобруйске запаслись продуктами, там в магазинах никого не было – заходи, бери все, что хочешь. Был хаос, страшное отступление, люди бросали все и бежали. На дороге и раненые, и местные жители со скарбом: кто пешком, кто на машинах, – и вдруг истребители налетают, дают очередь. Все бегут врассыпную, с машин соскакивают и ложатся на землю, прячутся в придорожные заросли. Потом, когда наступает затишье, все возвращаются, садятся в машины, подбирают брошенные вещи и продолжают путь.
В Бобруйске, как я уже говорил, кто-то из больших начальников всех задерживал и перенаправлял, а нас, курсантов, пропускали. Так мы добирались до Гомеля.
Начальник политотдела школы летал на У-2, садился где-нибудь около дороги и информировал, кто как едет, куда добираться, – в общем, координировал наши действия.
Когда мы добрались до Гомеля, нам сказали, что наши самолеты улетели в Сещу. Значит, нам тоже туда. По-всякому было – и весело (ведь сами себе хозяева), и трудно, тяжело – обстановка-то какая, но, как бы то ни было, перед нами была поставлена задача – нужно догнать свои самолеты любой ценой. Шоферня нам помогала, потому что знала, что с курсантами их на фронт не пошлют.
Когда мы добрались в Сещу, оказалось, что самолеты уже улетели. И нам было приказано ехать в Калугу. Самолет У-2 по-прежнему информировал нас – летал все время где-то около.
Мы сначала добрались до Юхнова, а потом и до Калуги.
Был конец июня – начало июля: жарища невыносимая. Мы, когда ехали, видели, что люди в какой-то грязище купаются, еще подумали: «Как можно в такой воде купаться?» А когда слезли с машины, сами полезли в эту грязь купаться.
В Калуге мы все собрались. Потерялся только один человек – наш механик старшина Демешкин.
Нам подали эшелон, теплушки и направили в город Молотов. Мы то в теплушках ютились, то на солнышке на платформах загорали – в общем, кое-как добрались до места назначения.
Это был район Бухаревка. Там раньше было техническое авиационное морское училище, а при нем небольшой аэродромчик. За железной дорогой был 19-й моторостроительный завод, довольно известный в то время. Там все время гудели моторы на испытательных стендах.
