Я высказывался за желательность посылки Царю адреса, но составленнаго въ строго-лояльномъ духѣ, и категорически возражалъ противъ требованія установленія въ Россіи конституціоннаго образа правленія, съ учрежденіемъ парламента, отвѣтственнаго министерства и пр., иначе говоря противъ всего того, чего домогались Н. А. Шишковъ и Ко... Меня удовлетворяла перспектива, о которой я еще ранѣе мечталъ — расширенія земства, его демократизаціи и связь черезъ его представителей съ Государственнымъ Совѣтомъ.
Въ подобномъ смыслѣ я составилъ проектъ всеподданнѣйшаго адреса, гдѣ говорилъ о желательности привлеченія къ строительству Земли Русской мѣстныхъ общественныхъ силъ. На мою сторону встали всѣ ставропольцы, за исключеніемъ Н. А. Шишкова, яраго конституціоналиста, и его поклонника и послѣдователя — Г. К. Татаринова. Раздосадованный Шишковъ ушелъ въ будуаръ моей жены и тамъ составилъ „первую россійскую конституцію”!
Наступилъ памятный вечеръ рѣшительнаго совѣщанія упомянутой комиссіи по поводу адреса. Въ предсѣдательскомъ кабинетѣ Губернской Земской Управы къ 7 час. вечера собрались всѣ двѣнадцать членовъ комиссіи.
Было заслушано нѣсколько проектовъ, между ними, Шишіковскій и мой. Пренія приняли не только страстный, но временами ожесточенный характеръ. Было далеко за полночь, когда, въ концѣ концовъ, всѣми, противъ меня одного, былъ принятъ, съ нѣкоторыми измѣненіями, текстъ, составленный Н. А. Шишковымъ. И вотъ началась послѣ этого тяжелая для меня пытка выслушиванія безконечно-нудныхъ и настойчивыхъ уговоровъ встать на сторону моихъ противниковъ. Главари, затѣявшіе весь этотъ адресъ, не были увѣрены въ благополучномъ исходѣ баллотировки своего проекта съ требованіями установленія парламентскаго строя. Они добивались наибольшаго единодушія. Даже одинъ идейно-упорный противникъ, да еще со своимъ особымъ проектомъ, — я становился имъ поперекъ дороги и былъ опасенъ на предстоящемъ собраніи. Этотъ бѣдный „одинъ” оказался объектомъ нескончаемыхъ уговоровъ до 4-хъ часовъ утра и былъ доведенъ до состоянія крайняго нервнаго изнеможенія. Придя домой, не раздѣваясь, я легъ на диванъ въ библіотекѣ и забылся тяжелымъ сномъ. За эту ночь показались у меня первые сѣдые волосы...
Черезъ нѣсколько часовъ я долженъ былъ идти на Собраніе — предстоялъ для меня большой день.
Утромъ явился ко мнѣ добрый предвѣстникъ — Шишковъ, Тихонъ Андреевичъ, еще вчера, вместѣ съ одиннадцатью другими, уговаривавшій меня примкнуть къ общему мнѣнію, хотя ранѣе, на нашемъ ставропольскомъ предварительномъ совѣщаніи, онъ былъ цѣликомъ на моей сторонѣ... Теперь онъ вновь перешелъ въ мой лагерь, воздавъ мнѣ должное за мою стойкость. Меня это значительно подбодрило, и мы вмѣстѣ съ нимъ пошли на Собраніе.
Послѣ прочтенія проекта Редакціонной Комиссіей, я попросилъ слова и заявилъ Собранію о своемъ коренномъ несогласіи съ предлагаемой редакціей проекта большинства, подробно изложилъ свои соображенія и попросилъ позволенія доложить мою редакцію адреса. Вновь начались бурныя пренія. Совершенно неожиданно для меня, большинство гласныхъ стало высказываться за предложенный мною проектъ. Въ перерывѣ, мои коллеги по Редакціонной Комиссіи сняли съ баллотировки свой проектъ. Мое „единогласіе” въ Редакціонной Комиссіи, на Собраніи привело къ почти единогласному принятію моей редакціи.
За этимъ проваломъ послѣдовало еще новое пораженіе участниковъ петербургскаго ноябрьскаго совѣщанія.
Вслѣдъ за этимъ началась тактика „срыванія” Собранія. Благодаря особымъ свойствамъ предсѣдателя Чемодурова, и при нагломъ содѣйствіи клафтоновскихъ дружинъ, она достигла желаемаго результата. Послѣ ряда бурныхъ засѣданій и шумныхъ скандаловъ, въ которыхъ принимали участіе сами земцы опредѣленнаго лагеря, Чемодуровъ отказался продолжать засѣданія и объявилъ очередную сессію прерванной... Утомленные, изнервничавшиеся гласные быстро разъѣхались по домамъ — на радость Клафтону и его приснымъ.
Осталась масса неразсмотрѣнныхъ докладовъ, смѣта не была закончена, отчетъ годовой не утвержденъ. Выборы Управы, обычно производившіеся въ концѣ Собранія, отложены.
На А. А. Чемодурова всѣ событія послѣдняго года, въ частности, только что описанное мною Земское Собраніе, сильно повліяли. Онъ рѣшилъ окончательно отойти отъ предводительской службы, въ силу рѣзко измѣнившихся условій... „Наверху слабость, а внизу гадость!”... такъ отзывался почтенный мой „Губернскій” о создавшемся положеніи вещей.
За мѣсяцъ приблизительно до открытія Губернскаго Дворянскаго Собранія Чемодуровъ заявилъ мнѣ, что единственнымъ кандидатомъ на постъ Губернскаго Предводителя являюсь я. Онъ настойчиво уговаривалъ меня согласиться на его предложеніе, основанное на единодушномъ желаніи большинства дворянъ.
На открытіе іюньскаго Губернскаго Дворянскаго Собранія прибылъ вновь назначенный Губернаторъ д. с. с. Дмитрій Ивановичъ Засядко, смѣнившій долголѣтняго нашего, принципала А. С. Брянчанинова.
Назначеніе Самарскимъ Губернаторомъ Засядко было для всѣхъ насъ непріятной, даже обидной для нашего мѣстнаго самолюбія, неожиданностью. Мы быстро узнали карьеру этого господина: пажъ, дружба съ „Котикомъ” Оболенскимъ, офицерство въ Лейбъ-Казачьемъ полку, „нѣжное” знакомство съ кн. Мещерскимъ. Когда нужно было найти человѣка, который согласился бы пойти въ Предсѣдатели Тверской Губернской Управы по назначенію, Мещерскій и „выдвинулъ” своего кандидата Засядко, подъ условіемъ за подобный подвигъ его куда-либо потомъ назначить губернаторомъ... Жребій палъ на нашу бѣдную Самару!
У Засядко была розоватая физіономія съ небольшой бородкой; каріе, съ огромными зрачками, глаза, рѣзко оттѣненные мѣшкообразными изчерна-темными синяками, имѣли выраженіе, которое на простонародномъ языкѣ называется „безстыжими зѣнками”. Въ лицо собесѣднику онъ прямо не смотрѣлъ, его глаза бѣгали изъ стороны въ сторону, изобличая соотвѣтствующія душевныя свойства ихъ хозяина.
Пріѣхалъ онъ съ молодой, довольно миловидной женой, но съ ней онъ мало вмѣстѣ показывался. Какъ слышно было потомъ, она вскорѣ же бросила своего супруга. Засядко не былъ лишенъ нѣкоторыхъ способностей: быстро схватывалъ и могъ недурно излагать свои мысли — недаромъ онъ въ свое время секретарствовалъ у Мещерскаго. Но онъ несомнѣнно былъ дегенератомъ не только въ своей личной жизни, но и въ служебномъ быту. Онъ это блестяще доказалъ, начиная съ памятныхъ дней октябрьской революціи 1905 года.
Благодаря явно ненормальной нервной системѣ, онъ оказался совершенно неспособенъ противодѣйствовать терроризовавшей его обстановкѣ. Его роковая роль въ смутный періодъ самарской революціи конца 1905 года, когда онъ, безвольный, застращенный революціоннымъ терроромъ, въ губернаторской формѣ, исполнялъ приказанія уличныхъ забастовочныхъ организацій, нарушая, „страха ради”, данную имъ „Царскую” присягу.
