После ухода Марвина 26-го марта, первые три четверти перехода мы, в целом, прошли благополучно, практически по прямой, через большие плоские, покрытые снегом ледяные поля различной высоты, окруженные старыми плавучими льдинами средней торосистости; последняя же четверть пути почти полностью проходила по молодому льду, толщиной, в среднем, около одного фута, изрезанному и побитому; идти по его поверхности в этом призрачном свете было адским испытанием. Но не будь следа, проложенного для нас Бартлеттом, этот переход дался бы еще труднее.
На исходе дня мы снова несколько отклонились к западу из-за полыньи. Когда температура поднималась выше минус 15°, как это было в начале дня, мы уже знали: предстоит встреча с открытой водой. Но как раз перед тем, как мы подошли к лагерю передового отряда Бартлетта, серая мгла, сквозь которую мы продирались весь день, рассеялась, и выглянуло солнце, ясное и сверкающее. Температура снова упала до минус 20°. Когда мы прибыли, Бартлетт как раз собирался выдвигаться; и по его, и по моим прикидкам, за последний переход было пройдено добрых 15 миль.
Утром следующего дня, а это было 27 марта, сияло ослепительное арктическое солнце, а на искрящуюся голубизну неба и белизну снега просто больно было смотреть, несмотря на то, что все участники похода были в защитных дымчатых очках. С начала арктической весны, когда солнце снова стало выходить из-за горизонта, мы носили эти очки постоянно.
Во время этого перехода температура упала от минус 30° до минус 40°, дул обжигающий восточный ветер и собаки бежали в белом облаке пара. Передвигаясь по полярному льду, мы были рады жестокому холоду, потому что повышение температуры и легкий снежок, как правило, сопровождалось появлением открытой воды, а, значит, опасностями и задержками. Конечно, такие мелкие неурядицы, как отмороженные кровоточащие щеки и носы, не брались в расчет во время большой игры. Отмороженные пятки или пальцы ног, безусловно, более серьезная неприятность, так как это лишает человека возможности двигаться, а ведь продвижение вперед и есть то, ради чего мы здесь. Просто боли и неудобства неизбежны в такой ситуации, но, в целом, они не имеют существенного значения.
Этот переход был, во многих отношениях, самым трудным за все эти дни. Во-первых, под ногами у нас все еще был изломанный торосистый лед, с зазубринами и острыми краями; временами казалось, что он прорежет и камики, и заячьи чулки и обязательно поранит ноги. Потом мы пробивались сквозь ледяные валуны, покрытые глубоким снегом, где нам пришлось буквально пропахивать путь, поднимая и выравнивая нарты, до боли напрягая мышцы.
В тот день мы наткнулись на следы двух песцов в этом глухом и диком крае, почти на 240 морских миль удаленном от северного побережья Земли Гранта.
В конце концов, пробираясь между хаотично разбросанными обломками тяжелых ледовых полей, разбросанных во всех направлениях, куда ни кинь взгляд, мы вышли к лагерю Бартлетта. Он только-только успел забраться в иглу; его люди и собаки, измотанные тяжелой работой по пробиванию пути, нуждались в отдыхе.
Я дал ему возможность хорошенько выспаться перед тем, как снова пускаться в путь. А пока мои люди строили иглу, разгрузил нарты Бартлетта примерно на сотню фунтов, чтобы они легче перенесли этот ухабистый путь. Для наших нарт, идущих по уже проторенному следу, добавка веса была не так уж и ощутима. Несмотря на безумно тяжелый путь, этот переход на добрых 12 миль приблизил нас к цели.
Мы уже пересекли 87-ю параллель и вошли в зону постоянного дневного света: солнце за время нашего последнего перехода не уходило за горизонт. Осознание того, что мы пересекли 87-ю параллель, сохранив людей и собак в хорошем состоянии, да к тому же со значительным запасом продуктов, позволило мне с легким сердцем лечь спать в ту ночь. Всего в шести милях от этой точки, на широте 87°6', около трех лет назад, я вынужден был повернуть назад с изможденными собаками, подходящими к концу запасами и с тяжелым, исполненным отчаянья сердцем. Мне тогда казалось, что история моей жизни дописана и на ней поставлен жирный крест.
И вот теперь, постарев на три года и оставив за плечами еще три года постоянной усталости и горестей этой неумолимой игры, я снова стоял за пределами 87-й параллели и стремился вперед к цели, которая манила меня столько лет. Но даже в этот момент, поставив свой персональный наивысший рекорд и имея хорошие перспективы, я не смел возлагать слишком больших надежд на этот белый искромсанный лед, расстилавшийся передо мной на 180 морских миль к северу, а именно это расстояние отделяло меня от последней точки маршрута. Я столько лет верил, что смогу это сделать и что это – мое предназначение, но я всегда напоминал себе о том, как много людей, лелеявших эту мечту, в конце уходили ни с чем.
Когда я проснулся на следующий день, 28-го марта, небо было ясным и сверкающим, но впереди лежала плотная дымчатая грозная мгла, которая плыла над ледяным пространством, и дул жгучий северо-восточный ветер, а на языке Арктики это читается просто: «открытая вода». Неужели снова неудача? На этот вопрос никто не мог дать ответа. Бартлетт, конечно, покинул лагерь и пошел прокладывать путь задолго до того, как мы с моими людьми проснулись. Это соответствовало моему ранее разработанному генеральному плану: пока основная партия спит, опережающая идет вперед, и наоборот, так чтобы оба отряда встречались каждый день.
Пройдя в хорошем темпе шесть часов по следу Бартлетта, мы вышли к лагерю у широкой полыньи. Небо на северо-западе, севере и северо-востоке было черным, как будто наполненным влагой, а внизу лежал густой туман, который мы видели впереди на протяжении всего нашего пути. Чтобы не беспокоить Бартлетта, мы разбили лагерь в сотне ярдов поодаль, стараясь как можно меньше шуметь, поставили иглу и после обычного ужина, состоящего из пеммикана, галет и чая, улеглись спать. Мы прошли 12 миль, причем шли по гораздо лучшей, чем последние несколько переходов, дороге, почти не отклоняясь в стороны, напрямик по большим ледяным полям, перемежающимся молодым льдом.
Я только начал проваливаться в сон, как услышал треск и рокот льда совсем недалеко от иглу, но поскольку шум был еще не слишком сильный и длился недолго, я счел, что происходит закрытие полыньи, расположенной прямо перед нами. Удостоверившись, что рукавицы лежат так близко, что в случае чего я смогу сразу же до них дотянуться, я перевернулся на бок на оленьей шкуре и снова настроился на сон. Я уже почти задремал, как вдруг услышал чей-то отчаянный крик снаружи.
Вскочив на ноги и выглянув через смотровое окошко нашего иглу, я пришел в ужас: широкая полоса черной воды отделяла два наших иглу от лагеря Бартлетта, а кромка воды находился прямо у выхода из иглу. На противоположной стороне полыньи стоял один из людей Бартлетта; он истошно орал и отчаянно жестикулируя, как только может кричать и жестикулировать до смерти испуганный эскимос.
