Марвин попытался сделать еще один замер, но, вытравив 700 саженей проволоки, так и не достал дна; при этом во время подъема лота из воды были потеряны 2 ледоруба, которые должны были заменить свинцовое грузило, и часть проволоки. После этого мы улеглись спать. Был прекрасный день, сияло солнце, дул легкий северный ветерок, а температура держалась за минус сорок градусов.
Следующий переход пришелся на 22 марта и был удачным: мы прошли не меньше 15 миль. Начало пути давалось нам с трудом: мы шли по торосистому тяжелому льду, который испытывал на прочность нарты, собак и погонщиков, но потом наша дорога пошла прямо через большие плоские ледяные поля. Закончив переход, я узнал, что Бартлетт с одним из своих эскимосов уже ушел, а Хэнсон все еще в своем иглу. Укеа, эскимос из партии Бартлетта, чьи нарты поломались накануне, тоже был в лагере. Чтобы не задерживать Бартлетта, я передал Укеа нарты Марвина и вместе с Хэнсоном велел ему отправляться вперед, а поломанные нарты с легким грузом переправил Марвину. Нельзя сказать, чтобы на этом этапе пути у нас не было трудностей, но наш план работал без сбоев, мы были полны надежд, а приподнятое настроение придавало нам сил.
Глава XXVII. Прощание с Марвином
До этого времени не проводилось широтных наблюдений. Солнце стояло над горизонтом так низко, что делать замеры было бессмысленно. Кроме того, мы шли в хорошем темпе, и усреднения величин пройденного пути, вычисленных Бартлеттом, Марвином и мною на основании предыдущего опыта переходов по льду, было вполне достаточно для навигационного счисления. В ясный тихий день с температурой не ниже минус 40 все благоприятствовало проверке счисления, поэтому я поручил эскимосам строить снежное укрытие от ветра, чтобы Марвин мог заняться определения широты, измерив высоту солнца при прохождении через меридиан. Предполагалось, что Марвин будет проводить все необходимые наблюдения до своей крайней северной точки, а Бартлетт – соответствующие наблюдения до своей. Это делалось отчасти, чтобы поберечь мои глаза, но, главным образом, чтобы получить независимые данные наблюдений, с помощью которых можно было бы уточнить и проверить маршрут нашего продвижения.
Ртуть нашего искусственного горизонта[60] прогрелась в иглу; полукруглый ветровой щит над двумя рядами снежных блоков был поднят, открываясь в южную сторону; на снег внутри положили шкуру мускусного быка; мой ящик со специальными инструментами положили с южной стороны и, плотно вдавив в снег, создали, таким образом, горизонтальную поверхность; искусственный горизонт, который был изобретен именно для такой работы, поставили сверху и, заполнив ртутью почти доверху, закрыли стеклянной крышкой.
Марвин, лежа на животе с головой, устремленной к югу, упершись локтями в снег, удерживал секстант таким образом, чтобы край солнечного диска совмещался с очень узкой линией искусственного горизонта. Карандаш и записная книжка под его правой рукой служили для регистрации наблюдаемых данных.
Согласно результатам наблюдений Марвина, мы находились приблизительно на отметке 85°48' северной широты, рассчитанной с поправкой на лучепреломление только до температуры минус 10° по Фаренгейту – самой низкой температуры, для которой у нас были таблицы. Именно из этой точки, считая, что за последние два перехода мы прошли 25 миль, мы вычислили, что девятнадцатый лагерь, откуда Боруп повернул назад, находился на отметке 85°23' северной широты, в отличие от наших оценочных значений в 85°20', 85°25' и 85°30'. Это наблюдение показало, что в среднем за один переход мы преодолеваем одиннадцать с половиной минут широты.
В число рассматриваемых для усреднения переходов входили и четыре коротких марша, и я надеялся, что в дальнейшем нам удастся избежать подобных простоев. Я был уверен, что если бы нашему продвижению не препятствовала внезапно возникающая на пути открытая вода, перед которой бессильны все человеческие расчеты, мы вполне могли бы стабильно увеличивать это среднее значение.
Следующий переход совершался при температуре минус тридцать в тумане, причиной которого было, очевидно, соседство открытой воды. Милях в пяти от лагеря четырем из пяти нарт удалось на самой большой скорости проскочить через расходящуюся трещину, а перетаскивание последних отняло несколько часов, так как нам пришлось при помощи ледорубов сооружать ледяной плот, чтобы переправить нарты, собак и погонщика через полынью. Этот импровизированный паром был вырублен на нашей стороне, а передвигали мы его через полынью, используя два линя, связанных вместе и протянутых с одной стороны на другую.
Когда льдина была вырублена, двое моих эскимосов перепрыгнули на нее; мы перебросили линь на другую сторону полыньи, а эскимосы, которые находились на ледяном плоту, ухватившись за него, перетянули себя вместе с льдиной к противоположному берегу полыньи. После этого собаки, нарты и три эскимоса заняли место на плавучей льдине, и мы перетянули их всех на нашу строну. Занимаясь этим, мы видели резвившегося в полынье моржа.
Завершив следующий переход и пройдя при этом около пятнадцати миль, мы пересекли 86-ю параллель и добрались до следующего лагеря Бартлетта, где застали в иглу партию Хэнсона. Немедля я отправил их вперед и вместе с ними передал Бартлетту короткую вдохновенную записку, в которой сообщал, что его последний лагерь находится дальше 86° северной широты и что он в эту ночь он, по-видимому, побьет норвежский рекорд, а также настоятельно просил его поторапливаться.
Следующий переход дался нам нелегко. Часть пути мы прошли по небольшим плавучим обломкам старых ледовых полей, которые образовались в результате извечной нескончаемой борьбы льда с ветрами и течениями. На этих более или менее плоских льдинах встречались и гребни тяжелого торосистого льда, через который мы с трудом перебирались. Зачастую погонщик тяжело нагруженных нарт должен был приложить все силу, чтобы перетащить их через препятствие. Тем, кто в своем воображении рисовал картины комфортно устроившихся в санях и проезжающих сотни миль по гладкому, как каток, льду путешественников, не мешало бы посмотреть, как мы поднимаем и тащим наши нарты с пятисотфунтовым грузом, изо всех сил помогая нашим собакам.
День был мглистый, в воздухе висела изморозь, и оседавший на ресницах иней склеивал их, мешая смотреть. Иногда, когда я открывал рот, чтобы отдать эскимосам какую-нибудь команду, слова застревали в горле от неожиданной резкой боли – оказывалось, что усы примерзли к бороде.
В этот пятнадцатимильный переход мы продвинулись дальше норвежского рекорда Нансена[61] и, судя по записям, опередили его на 15 дней. Мои передовые нарты еще застали Бартлетта и Хэнсона в лагере; но они снова ушли торить путь, прежде чем я достиг лагеря, все так же замыкая процессию.
