Загудел барабан, упавший вместе с убитым барабанщиком. Рядом валялась сверкающая медная «тарелка», а в руке солдата еще подрагивала войлочная барабанная колотушка, будто силился он еще раз ударить в свой инструмент. Но вот рука с зажатой в ней колотушкой замерла совсем, а по виску барабанщика потекла тонкая струйка крови, темнея и сгущаясь около усов. Нет, не греметь больше твоему барабану, безвестный русский солдат!
За первым залпом последовал второй, третий. Крики отчаяния и стоны раненых покрыли плац. Солдаты бросились во все стороны. На площади остались груды трупов, множество раненых и небольшие группы санитаров. Санитары работали с полным напряжением, но не могли оказать помощь всем нуждающимся. Короткими перебежками спешили к ним солдаты, чтобы вынести раненых, оказать первую помощь и укрыть в каменных зданиях.
Несмотря на решение отрядного комитета – не отвечать на огонь огнем, куртинцы не выдержали. Когда каратели открыли массовый ружейно-пулеметный огонь, в их сторону тоже полетели ливни пулеметных пуль. Четко строчили пулеметы, отбивая попытки карателей взять штурмом лагерь. А те шли пьяные, дикой, озверевшей толпой – знало начальство, что трезвый русский человек не пойдет убивать своих же братьев солдат.
Атака курновцев была отбита.
Группа куртинцев с вещевыми мешками потянулась в сторону шоссейной дороги на Клерво – пошли сдаваться… Жорка Юрков смотрел на эту процессию и бессильно скрежетал зубами. В отчаянии он дал несколько очередей по своим. Те бросились врассыпную. Несколько убитых и раненых остались лежать на плацу перед офицерским собранием.
– Ты с ума сошел! – крикнул Гринько. – Зачем ты обстрелял своих?
– Пусть не сдаются! При первых разрывах сыграли в труса. А говорили – насмерть, – с перекошенным от злости лицом огрызнулся Юрков.
– Пойми, дурная голова, в семье не без урода. Пусть сдаются, нам без трусов будет легче. А бить их нельзя, они еще станут бойцами за наше дело.
– Как же, жди, будут! – Юрков повернул пулемет в сторону полигона, откуда была отбита атака курновцев.
Андрюша Хольнов, Женька Богдан, Петр Фролов и другие молча соблюдали «нейтралитет», но чувствовалось, что они не особенно осуждают Жорку: так, мол, им и надо; только треплются на собрании, а чуть что – сдаваться…
Ванюша сбегал в отрядный комитет. Сообщил друзьям: к курновцам и артиллеристам будут посланы наши товарищи.
– Смотри, – пригрозил он Жорке Юркову, – не полосни по ним! Это – наши солдатские парламентеры.
– Ладно! – сумрачно процедил Жорка.
Вскоре же стало известно, что куртинских пропагандистов арестовали и под французским контролем отправили в тыл. Но кое-что они успели сделать. Позднее в отчете о действиях отряда восточного сектора полковник Готуа свидетельствовал, что некоторые солдаты отказывались стрелять по мятежникам и возбуждали других к отказу от применения оружия. Рапп также докладывал генералу Занкевичу: замечены попытки отказа от участия в карательных действиях.
Поколебалась часть французов. Солдаты одной из батарей вообще отказались выполнить приказ своего командира и не открыли огонь по Ля-Куртину. Никакие увещевания не подействовали, пришлось поставить у орудий офицеров.
Эти события озадачили Занкевича и Раппа. Они поняли, что длительная операция может расшатать дух войск. Надо торопиться. Они решили усилить обстрел лагеря. По распоряжению Занкевича перекрыли водопровод, снабжавший лагерь водой…
К вечеру, когда артиллерийский обстрел наконец утих, собрался отрядный комитет. Все были сумрачны, подавлены. Выступил обычно молчаливый представитель пятого полка Фролов. Голос его дрожал, а смысл выступления был таков: выхода нет, надо сдаваться. Его поддержал член комитета Смирнов: выхода нет.
Глоба был взбешен. Но взял себя в руки, заставил трезво оценить обстановку. Он понимал, что держаться, конечно, трудно, но сдаваться – это значит добровольно отдать себя в руки контрреволюции. Нужно выждать, нужно показать свою решимость биться до конца… Ну, а кто уходит… Что ж, сердцем они на нашей стороне, жестокости к ним допускать не следует.
С этими словами Глоба укоризненно посмотрел в сторону Ивана Гринько. Ванюша хотел что-то сказать, но Глоба уже продолжал:
– Мы убедились, что от врага можно ожидать лишь расправы. Но наши требования справедливы, и наша борьба справедлива. Мы должны бороться.
– Правильно, – подтвердили члены комитета.
Фролов молча поднялся и обвел всех присутствовавших долгим и тяжелым взглядом. Его лицо было бледно, как полотно. Он хотел что-то сказать, но, махнув рукой и безнадежно опустив голову, вышел из комитета. Вслед за ним вышел и Смирнов.
После заседания отрядного комитета они с группой солдат своих рот пошли сдаваться по дороге на Орад.
Генерал Занкевич, возлагавший так много надежд на артиллерийский огонь, вынужден был донести Временному правительству, что обстрел лагеря Ля-Куртин артиллерией существенных результатов не дал. В своей телеграмме военному министру Верховскому генерал Занкевич жаловался, что мятежники, укрываясь в каменных зданиях, отбивают попытки овладеть лагерем. Рассчитывать взять мятежников голодом нельзя: у них 900 лошадей, картофеля на огородах до 100 тонн, в их распоряжении, по-видимому, имеется довольно значительный запас консервов. Между тем в карательных войсках заметны колебания. «Эти соображения, – доносил Занкевич, – заставляют меня и комиссара принять решение завтра, 17 сентября, обстрелять лагерь сильным артиллерийским огнем и атаковать мятежников. За 16 сентября к нам перебежало только около 160 солдат».
В ночь на 17 сентября отрядный комитет вновь собрался на свое пленарное заседание. В прокуренной комнате было тесно. Выступил Ткаченко и… предложил план удара по врагу. Он так ясно и четко обрисовал его, что многие удивились. Ткаченко был рядовым солдатом, а с военной точки зрения его план отличался основательной тактической грамотностью. Этот план понравился многим членам комитета. Понравился и сам Ткаченко своей отвагой и смелостью. Это был действительно волевой, храбрый человек. И многим припомнилось, что Ткаченко в прошлом шахтер макеевских рудников. Рабочая закваска чувствовалась.
Весть о предполагающемся ударе по карателям быстро разнеслась по лагерю. Люди приободрились, ждали приказа комитета. Чувствовалось по всему, что удар будет сильным и решительным. Настроение у всех поднялось.
Но приказа так и не последовало.
На фронте во Франции. Справа пулеметный расчет пулемета Гочкис. Под № 2 – Родион Малиновский
