«Одними письмами семейными не мог быть изменен основной закон империи. Чтобы облечь содержание их в полную и обязательную силу такого же закона, необходим был еще акт государственный…»[1938]
Утаенные бумаги вызывают сомнение, но «…опочивший император не открыл своего царственного завета и на смертном одре»[1939]. Почему?! Нет ответа…
Впрочем, загадочная смерть Александра I — не тема нашего повествования.
* * *
«27 (9 декабря). Пятница. Ужасный день. Встал в 8… Бенкендорф, с ним на смотру 1-го батальона Семеновского [полка]; поднялся к матушке; жена; на лестнице догоняет Милорадович, все в порядке; у матушки, она спокойнее, уходил и возвращался несколько раз… идем к обедне; служба, как вчера; во время молебна Гримм[1940] стучится в дверь, выхожу тотчас; в библиотеке батюшки; по фигуре Милорадовича вижу, что все потеряно, что все кончено, что нашего Ангела нет больше на этом свете! Конец моему счастливому существованию, которое он создал для меня! Служить ему, его памяти, его воле, вот чему посвящаю я остаток моих дней — все мое существование! Да поможет мне Бог и да пошлет мне его в ангелы-хранители!
Шульгин[1941] поддерживает меня, я теряю чувства…»[1942]
«Молебен кончался, когда я увидел в коридоре военного губернатора графа Милорадовича, бледного и смущенного. Он кивал мне головой. Я тотчас вынул носовой платок из кармана, сделал вид, будто у меня потекла кровь из носу, и, направляясь к выходу, тихонько тронул великого князя. Он быстро повернулся, заметил графа Милорадовича, опрометью выбежал из церкви и быстро вместе с ним исчез»[1943].
Описаний много, но вот, пожалуй, самый существенный момент. «Поручив матушку попечениям жены, с графом Милорадовичем я пошел ко внутреннему гренадерскому караулу, в тот день от роты его величества Преображенского полка», — вспоминал потом Николай I.[1944]
Это подтверждает и педантичная запись его дневника: «…принес присягу на верность моему законному императору Константину; все делают то же; я подписываюсь и иду вызвать караул, чтобы и он сделал то же; начинаю с караула гренадеров, с Преображенской роты Ангела[1945]; рыдания и повиновенье; то же у кавалергардов…»[1946]
«В комнате, где стоял обыкновенно внутренний караул, бывший в тот день от 1-го взвода роты его величества лейб-гвардии Преображенского полка, стоял аналой с крестом и Евангелием. Солдаты спросили: — Что это значит?
— Присяга, — отвечали им.
Они все в один голос: — Какая присяга?
— Новому государю.
— У нас есть государь.
— Скончался.
— Мы не слыхали, чтоб он и болен был…»[1947]
Это описание на удивление напоминает рассказ о событиях почти четвертьвековой давности — присяге Александру I.
«На правом фланге стоял рядовой Григорий Иванов, примерный солдат, статный и высокого роста. Я сказал ему:
— Ты слышал, что случилось?
— Точно так.
— Присягнете вы теперь Александру?
— Ваше высокоблагородие, — ответил он, — видели ли вы императора Павла действительно мертвым?
— Нет, — ответил я.
— Не чудно ли было бы, — сказал Григорий Иванов, — если бы мы присягнули Александру, пока Павел еще жив?»[1948]
Все же и в том, и в другом случае, после некоторых уговоров и убеждений, — присягнули. Можно поверить, что действительно все было так просто. Однако недаром говорится, что «история принадлежит победителям» — события прошлого известны нам в том варианте, какой выгоден власть имущим. Но в данном случае историю — как предшествующую 14 декабря, так и самого этого дня, — зафиксировали и проигравшие, чьи записи, основанные на личных впечатлениях и рассказах очевидцев из «лагеря победителей», стали известны гораздо позже. Вот, например, что писал Штейнгель: «Великий князь тотчас предложил присягнуть цесаревичу. Но князь Лопухин доложил его высочеству, что надобно прежде исполнить свой долг — выполнить волю покойного государя и распечатать хранящийся в Совете пакет. Великий князь согласился, и все члены Совета с ним отправились в присутствие. Пакет был распечатан, манифест с приложениями прочтены, и все обратились к великому князю с изъявлением готовности признать его своим государем и принесть ему присягу. "Нет, нет, — отвечал великий князь, — я не готов, я не могу, я не хочу взять на совесть свою — лишить старшего брата его права. Я уступаю ему и первый присягну". Князь Лопухин хотел еще убеждать, но адмирал Мордвинов[1949] сказал: "Мы исполнили свою обязанность, признали его высочество своим государем; но его высочество повелевает присягать цесаревичу, мы должны повиноваться". Все согласились. Великий князь взял за плечо военного министра и со словами: пойдем, пойдем! повел его в церковь. Все присягнули императору Константину.
От Сената был издан тотчас указ, повелевающий на основании постановления об императорской фамилии присягнуть старшему брату покойного императора, и гвардия в тот же день присягнула очень охотно»[1950].
У Якушкина версия иная, никакого похода в Сенат не было:
«По окончании панихиды великий князь Николай Павлович, взявши в сторону Милорадовича, бывшего тогда военным губернатором и по праву своего звания, в отсутствие императора, главноначальствующего над всеми войсками, расположенными в Санкт-Петербурге и окрестностях столицы, сказал ему: "Граф Михаил Андреевич, вам известно, что государь цесаревич, при вступлении в брак с княгиней Ловичевой, отказался от права на престол; вам известно также, что покойный император в духовном своем завещании назначил меня своим наследником".
Милорадович отвечал: "Ваше высочество, я знаю только, что в России существует коренной закон о престолонаследии, в силу которого цесаревич должен вступить на престол, и я послал уже приказание войскам присягать императору Константину Павловичу". Таким решительным ответом Милорадович поставил великого князя Николая Павловича в необходимость присягнуть своему старшему брату»[1951].
Впрочем, даже и официальные версии не совсем точны и понятны:
«Члены Государственного совета собрались в чрезвычайное собрание и первым долгом почли исполнить волю покойного государя.
Согласно тому, председатель (князь П.В. Лопухин) поручил правившему должность государственного секретаря (А.Н. Оленину) принести в собрание хранившийся в архиве, за замком и за печатью председателя, пакет, присланный от покойного государя 16 августа 1823 года, собственноручно им написанный на имя Оленина. В этом пакете был другой, на имя князя Лопухина, а в том последнем — запечатанный пакет с собственноручной надписью государя. "Хранить в Государственном совете до востребования моего, а в случае моей кончины, прежде всякого другого действия, раскрыть в чрезвычайном собрании Совета". Во исполнение этой высочайшей воли пакет, по прочтении надписи и по освидетельствовании целости печати, был тут же вскрыт Олениным, и в нем оказались известные, после того напечатанные, акты о наследии престола и об отречении великого князя Константина Павловича.
