Двухчасовая беседа, однако, оказалась невеселой, несмотря на то, что Есенин принес с собой четыре бутылки вина. Вспоминали Берлин, где Есенин летом 1922 года прожил около месяца по пути в Америку. Сами они тогда не встречались (неудивительно для Берлина, где тогда проживало чуть ли не полмиллиона русских). Но зато Есенина в эти дни постоянно сопровождал его приятель Кусиков, а с ним – Ася Тургенева. Вот об Асе они и проговорили два часа. Есенин знал ее хорошо, общался тесно и, сам того не желая, подтвердил все худшие подозрения Белого, доведя его до слез.
Художница оставила и словесную зарисовку внешности А. Белого: «<…> У него оригинальная наружность. Жарясь на солнце, он так загорел, что походил на индейца, с темной, красно-коричневой кожей. И тем ярче выделялись на лице его голубые светлые глаза среди черных густых и коротких ресниц. Взгляд его был чрезвычайно острый и необычайный. Большой облысевший лоб и по бокам завитки седых волос. Он большей частью ходил в ярко-красном одеянии».
По воспоминаниям Е. К. Гальпериной-Осмеркиной, ту же космистскую тему затронул Белый однажды и на своем литературном вечере в Политехническом музее. Во время выступления он неожиданно воскликнул: «Мы суть суммы созвездий!» Аудитория замерла в недоумении, и в ответах на вопросы писателю пришлось пояснять: «Каждый атом нашего тела является уже какой-то галактикой».
Поразительно и то, что спустя десять лет пребывание самого А. Белого в Коктебеле также завершилось в конечном счете его смертью – от последствий полученного здесь солнечного удара.
В одном из писем А. Белый назвал Когана «курицей с коммунистическими крыльями».
Тема в то время исключительно модная и в разной форме активно обсуждаемая на страницах печати (свидетельством последнего, помимо эпопеи А. Белого, может служить также известный роман Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина»).
С точки зрения современных словообразовательных принципов лучше было бы сказать – «космоэтика», но мы будем употреблять лексему, придуманную и введенную в оборот самим писателем.
Трудно даже предположить, что бы могло случиться, попади эпистолярная исповедь Белого в руки репрессивных органов, однако, по счастью, письма, подобные процитированному, по почте никогда не пересылались, а передавались «с оказией», то есть через доверенных лиц.
Спиноза писал свои труды в соответствии с канонами геометрии; главное его философское произведение называется «Этика, доказанная в геометрическом порядке…».
Декарт (латинизированное имя – Картезий) утверждал, что Вселенная появилась из первичных вихрей вещества.
Согласно А. Белому, поэт и ученый описывают одну и ту же реальность различными способами; ему не могли не быть близки такие, к примеру, строки из упомянутого сонета Бодлера: «<Природа – некий храм, где от живых колонн / Обрывки смутных фраз исходят временами. / Как в чаще символов, мы бродим в этом храме, / И взглядом родственным глядит на смертных он. // Подобно голосам на дальнем расстоянье, / Когда их стройный хор един, как тень и свет, / Перекликаются звук, запах, форма, цвет, / Глубокий, темный смысл обретшие в слиянье. <…>»
К этому можно еще добавить воспоминания Н. И. Гаген-Торн. Проездом она посетила А. Белого и Клавдию Николаевну в Москве, чтобы поделиться сведениями о шаманах, ими она в то время занималась, работая в ленинградском Институте народов Севера. Ее рассказ привел Белого в полнейший восторг: он увидел в шаманских полетах в иные миры свидетельство «странствия души», которое испытывал сам в минуты контактов с ноосферой и творческих озарений.
Вот что, к примеру, писал Тициан Табидзе в центральной партийной (!) газете «Заря Востока» 1 июля 1927 года: «Андрей Белый и Александр Блок – „два трепетных крыла“ русского символизма. <…> Нередко Андрея Белого отмечают чертами гения – и это не только в узком кругу символистов, где впоследствии у него оказалось больше врагов, чем друзей, а совершенно в других писательских слоях. Роман Андрея Белого „Петербург“ до сих пор остается непревзойденным в русской литературе. <…> Влияние Андрея Белого на современную русскую прозу весьма велико, и вряд ли найдется сейчас писатель в прозе, который не прошел бы сквозь Белого, как раньше проходили сквозь Гоголя и Достоевского. <…>» И это когда в Москве официальные структуры вообще отказались отмечать 25-летие литературной деятельности писателя.
Иванов-Разумник пережил Андрея Белого на двенадцать лет. Постоянно подвергался репрессиям. Перед войной вновь вернулся в свое родное Детское (бывшее Царское) Село, в очередной раз переименованное – на сей раз в город Пушкин. Во время блокады Ленинграда оказался на территории, оккупированной фашистами, и вместе с женой (немкой по национальности) был вывезен в Германию, где скончался на другой год после окончания войны, не успев воспользоваться полученной визой на выезд в США. До конца своих дней продолжал считать своего друга Андрея Белого одним из самых выдающихся писателей XX века.
Ответ же был таков: «На вопросы о том, как я стал символистом и когда стал, по совести отвечаю: никак не стал, никогда не становился, но всегда бьл символистом (до встречи со словами „символ“, „символист“). <…>»
Использовано: Андрей Белый: Хронологическая канва жизни и творчества / Составитель А. В. Лавров // Андрей Белый: Проблемы творчества. М., 1988.
