…Считал дни, когда снимут с вытяжения. Раньше я думал, что как только «отвяжут», так сразу через день-два встану — и немедленно в Братск, чтобы успеть к перекрытию, теперь же эти надежды улетучились. Я понял, что все гораздо тяжелее, сложнее, чем я думал, но уверенность в скором выздоровлении не прошла, вопрос о том, вернусь ли я в бригаду, меня не беспокоил, а волновало другое — когда вернусь. Недавно зашла Зоя Васильевна Базилевская (вообще она очень часто приходит ко мне), к ней я питаю хорошие чувства, верю всему, что она говорит, и выполняю все ее советы. Она сказала, что я еще поработаю в Братске, и я охотно ей верю. Все — и врачи, и сестры, и няни — очень хорошо относятся ко мне.
Дома мама по-прежнему не знает, что со мной в действительности, в письмах спрашивает, как у меня «заживает рука», я аккуратно отвечаю. Она пишет, что собирается приехать ко мне, я стараюсь оттянуть время, чтобы она не видела меня «распятым», советую приехать позднее.
У меня есть наушники, очень часто слышу о Братске, о котловане, о своей бригаде. Там у нас вовсю развертывается подготовка к перекрытию левобережной части Ангары. Дела в бригаде идут неплохо. Я рад за них, и, конечно, очень больно, что не с ними, что не участвую в этом большом деле. Ребята пишут, приезжают ко мне, я почти не пишу — не хочется писать о своем здоровье, а улучшений пока нет. Правда, дышать стало легче. Температура невысокая, но не это для меня главное. Я жду других улучшений…
…Наконец-то меня сняли! Я ожидал этого большого для меня события как избавления от страшного положения, но первые часы ничего утешительного не принесли, наоборот, после снятия груза тело, точно свинцовое, влилось в койку, и казалось, будто огромную глыбу положили на меня сверху. Все надежды на облегчение в первые минуты рухнули — я впервые увидел свои ноги в их неподвижности и окончательно понял всю тяжесть своего положения. Все гораздо серьезнее, чем я предполагал. Ноги мои трогали, поднимали, перекладывали, а я ничего не ощущал — это ужасно. Врач сказал мне, что теперь я буду лежать поочередно на животе и на спине: на животе — два часа, на спине — полтора.
…С тех нор прошел почти месяц. Я привык к своему новому положению. Первые впечатления оказались обманчивыми — все-таки лежать лучше. Через полтора-два часа меня поворачивают и днем и ночью: четыре человека Становятся по двое с обеих сторон, на простынях подтягивают меня на край кровати, я вытягиваю руки по швам, с одной стороны быстро поднимают простыни, и я, как бревно, перекатываюсь в нужное положение. О том, чтобы повернуться на спину самому, не может быть и речи. Теперь я уже занимаюсь развитием рук — мне принесли гантели весом около килограмма, но и они мне показались слишком тяжелыми.
Весь этот месяц я читал, слушал по радио о нашем Братске, о большом событии, совершившемся там, — перекрыта вторая половина Ангары! Как я хотел быть в Братске.
Радовали меня и письма от начальника участка Парфенкова, от Герасименко, от ребят из бригады, все они сообщали, что наша бригада первой закончила работы по подготовке к перекрытию. Получил я письмо и от начальника управления Степко, где он писал, что хотя меня и нет пока там, но они считают меня участником всех дел; тогда же я получил и удостоверение «Участник перекрытия Ангары». Это была для меня большая радость, я почувствовал себя равноценным членом славного коллектива строителей — это и было для меня главным, давало силы, бодрость духа, уверенность в том, что еще вернусь туда, в Братск, к нашим ребятам. По радио я слушал репортаж из котлована, митинг в котловане, выступления знакомых ребят и чувствовал себя рядом с ними.
На другой день после перекрытия Ангары в Иркутск прилетел главный инженер Гиндин и зашел ко мне.
Он подробно рассказал о перекрытии, а когда я узнал, что он уже проехал на машине по перемычке с правого на левый берег Ангары, то я и порадовался и загрустил: все это произошло без меня, и, хотя я получил телеграмму из управления строительства, поздравлявшую меня с большим днем — перекрытием Ангары, хотя вместе со всеми переживал я те дни, грусть эта меня почему-то не покидала.
Вскоре после этого ко мне приехал Виталий Панченко — групкомсорг нашей бригады. Он привез мне часы, ручку, документы, взятые ребятами у меня в день несчастья, и массу писем. Ребята писали, что ждут меня и надеются на скорое возвращение. Начальник и старший прораб участка писали, что тоже ждут и надеются на возвращение, но чтобы я особенно не спешил, съездил на курорт и только после окончательного выздоровления возвращался в Братск, в бригаду. — Были письма и от секретаря парторганизации Ивана Степановича Галкина, и от многих других. Все писали, что надеются на мои силы, что я должен вернуться, в строй, это обязывало меня делать все возможное, чтобы был» именно так».
Но от горячего желания друзей по бригаде и Братску, врачей — вернуть Бориса в строй — до осуществления этого желания, как говорится, пролегла большая дистанция.
После института травматологии в Иркутске — поездка в Крым в санаторий имени Ленина, где лечились так называемые «спинальные» больные — в большинстве своем шахтеры, лесорубы, шоферы, летчики-испытатели. С одним из них — Валентином Перовым, получившим тяжелую травму спинного мозга при аварии вертолета, — Борис подружился на всю жизнь. После санатория Борис по пути в Иркутск заехал на несколько дней к Валентину Перову, и надо было видеть вместе двух этих мужественных парней, не унывающих в своем очень нелегком положении.
Итак, после Крыма — снова институт в Иркутске. И снова Крым, где Гайнулин познакомился с московским врачом Орлом. Благодаря его помощи Борис попадает в Москву, в институт имени Бурденко. Это уже случилось через год после травмы. В институте Бурденко ему делают сложную операцию, которая приносит некоторое облегчение и надежду на то, что со временем (годы упорных тренировок в ходьбе с туторами на костылях) Борис, возможно, станет ходить с одной тросточкой. Был еще институт курортологии в Москве… В общей сложности прошло долгих полтора года.
Полтора года непрерывных страданий, упорства, первые мучительные шаги, первые надежды вернуться в бригаду «живым и здоровым» и крушение этих надежд.
И все это время там, в родной бригаде, его по-прежнему считали своим бригадиром, а заместителем бригадира «до возвращения Бориса в строй» назначили Володю Казмирчука. Почти вся бригада по очереди перебывала у Бориса в Иркутске, а некоторые умудрялись навестить его в Крыму и Москве. Шла усиленная переписка, сотни и сотни писем получал Борис и на все отвечал. Ему аккуратно слали фотографии строящегося котлована. Там росли, поднимались ввысь сооружения будущей плотины — котлован становился неузнаваем.
