Собор, при всей своей огромности, уцелевший от землетрясения, готической своей наружностью, в коей нет ни правильности, ни вкуса, нравится взору; храм сей почитается богатейшим в Европе; сокровища его равняются эскуриальским. Я видел много золота, серебра, драгоценных камней и жемчугу, но в таком виде, что ценности их заметить не можно. В украшениях нет ни разборчивости, ни искусства, и все покрыто священной пылью, к которой, кажется, не смеют прикасаться. Церковь Св. Рока почитается лучшей в Лиссабоне. Мраморный сей храм собран в Риме и, после освящения оного папой, разобран и перевезен на кораблях в Лиссабон. Церковь сия построена на возвышении, открытом со всех сторон; передний фасад, обращенный к реке, украшенный 16 колоннами, а наиболее прекрасный купол и статуя, поставленные на крышке портика, отличают церковь сию от всех зданий лиссабонских; с которой бы стороны кто ни приблизился к городу, храм сей первый привлечет на себя внимание. Вошед в него невозможно не похвалить как изящество зодчества, так и расположение украшений, но множество серебряных колонн, бронзовых, финифтяных украшений и золотых, унизанных бриллиантами риз, закрывающих живопись, судя по другим образам, должно думать, очень хорошую, затемняют величественную и простую красоту храма сего. Снявши излишние украшения, открыв таким образом живопись и прекрасный мозаик, храм сей представился бы еще в лучшем виде; ибо такое множество драгоценностей излишеством своим скрывают самое в нем лучшее и производят точно такое впечатление, как бы молодая девица, вместо простого легкого платья, вместо одного цветка на груди и одного солитера в серьгах, красила бы себя парчовой робой с огромным букетом цветов в обеих руках и обременила бы головной убор, руки и шею золотыми цепями, бриллиантами, жемчужным и вместе коралловым или янтарным ожерельем, словом, надела бы на себя все, что от бабушки ей досталось. В Лиссабоне считается 130 церквей и монастырей, все они вообще готической архитектуры, со сводами, очень темны, ибо окна загорожены толстыми решетками и находятся наверху, так что свет едва доходит вниз. Монахи, пользуясь великими преимуществами, очень богаты и живут роскошно. Женский монастырь, построенный благочестием нынешней королевы, только один, который можно назвать новейшей архитектуры. В нем нет ни излишества, ни недостатка в богатых украшениях; в большом числе образов хорошей живописи лучше всех Магдалина. В ней видно раскаяние истинное; глаза, от слез покрасневшие, и все черты лица столь верно изображают чувства, охладевшие для света и ревностно преданные Богу, что сомневаешься, чтобы она когда-либо испытала злополучие страстей. Набожный живописец желал представить святую, а не картину с изображением прекрасной женщины в горести и слезах, где прелести лилейной груди, едва прикрытые растрепанными волосами, где лицо, стан, руки, даже самое положение на одном колене показывают только причину раскаяния, а не самое раскаяние. Магдалины, виденные мною в Палермо и Мальте, хотя и почитаются чудом искусства, но я поставил бы их между картин, а сию поместил бы между образов и не усомнился бы возжечь пред ней свечу. В воротах мне показывали за редкость представление чистилища Альфреско. В самом деле, изображение огня пылающей Геены, многоразличные мучения грешников, ужасный вид демонов с острыми собачьими зубами, с рогами и хвостами, порождают ужас. В вечном мучении, где каждому греху назначено особое наказание, ищет своего и, нашед его, трепещет.
Неожиданная развязкаВсякий день, употребляя часа два на прогулку, я столько узнал Лиссабон, что и теперь не заблудился бы в нем. В один тихий вечер с двумя товарищами согласились мы идти в театр. Улица, по которой мы шли, была освещена; двери, окна везде были отворены; в одном доме, услышав тихую музыку и прелестный женский голос, мы остановились, и как это случилось возле фонаря, то две дамы, сидевшие на балконе, нас заметили, встали, одна из них что-то нам сказала, потом сделала знак, чтобы мы вошли. Не желая понять такого приглашения, мы пошли прочь и едва сделали несколько шагов, как молодой человек, щеголевато одетый, на одной руке державший плащ свой, дабы тем показать, что он имеет длинную шпагу, на итальянском языке, едва для нас понятном, убедительно просил сделать ему честь посещением. Взглянув друг на друга, мы улыбнулись, согласились и пошли за ним. В передней комнате, весьма неопрятной, к которой лестница была весьма узкая и грязная, встретила нас старушка с двумя молодыми брюнетками; потом ввели нас в большую комнату, убранную шелковыми обоями, прекрасной мебелью, всю в зеркалами, под коими на мраморных столиках стояли в вазах цветы. Хозяйка посадила нас на двух канапе, девушки без всякой застенчивости сели между нами. Довольные сим приемом, мы вместо того, чтобы идти в театр, положили остаться тут часа два. Но какая неловкость, досада, мы не могли понимать друг друга. Кавалер говорил каким-то итальянским наречием, в которое вмешивал несколько английских исковерканных полуслов и был совершенно невразумителен; мы начинали говорить по-французски, по-английски, по-немецки; дамы ломали руки, смеялись, отвечали нам по-португальски, а, может быть, и по-китайски; напрасно с обеих сторон трудились, дабы дать себя разуметь. Наконец кавалер, поговоря с дамами, взял шляпу и пошел. Старушка за чем-то вышла, девушки, взяв нас за руки, повели показывать комнаты, тут мы говорили всякий вздор, они или садились за клавесин, или показывали на реку, на которую окна были обращены; мы удивлялись, не знали, что подумать, рассуждали между собой, и хорошо, что они нас не понимали. Молодой человек скоро возвратился с другим, с которым мы могли говорить по-английски; тут мы узнали, что находимся в доме богатого купца, торгующего бразильскими алмазами, что молодой человек, званием бакалавр, сын старушки и брат двух девиц. Нам подали по сигаре, по чашке шоколаду. Мы, откланиваясь, принуждены были, жалея о театре, признаться в обманчивости наших мечтаний и к удивлению узнали, что поступок сей ничего больше не означал, как женское любопытство видеть иностранцев, которых по слуху уважали, и узнать от них желали, точно ли мы пришли затем, чтобы убедить принца-регента защищаться против французов; точно ли, что мы для помощи им на 10 кораблях привезли 100 000 войска? и проч.
Приход наш в Лиссабон наделал много шума. Французские агенты старались пышными обещаниями успокоить народ, сыскать себе сообщников и, похваляясь тесным союзом Франции с Россией, осмелились уверять, что адмирал наш имеет повеление задержать португальский флот. Умы были в волнении, новости ежечасно переменялись, народ, видя приуготовление к отъезду царской фамилии, по усердию и преданности к оной, требовал оружия. Правительство всеми мерами старалось предупредить бесполезное сие рвение. Принц-регент был очень деятелен, часто показывался народу, был принимаем с кликами радости, толпы провожали его повсюду, при проезде его чернь становилась на колени, многие падали ниц, впереди и сзади его кареты часто кричали: останься с нами, не оставляй нас, мы готовы умереть за тебя и отечество. Несчастный принц с горестным видом в печальном молчании иногда обращал глаза к небу. Один раз, несмотря на тесноту, мне удалось видеть сие умилительное зрелище. Принц ехал через площадь, где войска стояли в параде, солдаты неумолкно кричали: «Да здравствует Браганский дом!». К сожалению, принц не остановился и проехал в карете прямо в дом Верховного Совета, где он каждый день занимался делами.
