– Не каркай! – ударил кулаком по столу Шуйский. – Сколько ни поживем – все наше. Волков бояться – в лес не ходить. А собрались мы в лесу не для отсидки. Что скажешь, Холоп?
– А что я скажу? Как решит Кудеяр, так и будет. Верность он нашу испытывает, вот что!
– А ну говори, кто против Кудеяра! – просунул в дверь голову свою Вася.
– Ты что подслушиваешь?! – накинулись на него.
Ванька Кафтан хлопнул Васю по спине.
– С такими стыдно в лесу хорониться!
– Ну и рука у тебя! – восхитился Вася. – Приходи в баню, веничками похлещемся. А то тутошних попросишь похлестать – хлещут и сами же потеют, а меня не пробирает. Похлещи, будь другом.
Загыгыкал совет, на том гоготе и иссяк.
2
По дороге слухи катятся, как ветер по ржи, как волны на реке. Быстра ямская гоньба, а слух все равно впереди. Седок на коне, слух на тройке. Седок на тройке, слух цугом.
В то утро в кабачке о хлебе говорили. По весне, мол, хлебушек вздорожает. Да и как не вздорожать – война. Про войну говорили, про Кудеяра. Разбойник, мол, до того разошелся, самого хана крымского ограбил.
Кудеяр послушал-послушал байки да и встрял в разговор:
– Брехня! До Бахчисарая далеко.
– Далеко-то далеко! – возразили. – А что делать? В России денег кот наплакал, а Кудеяру, чтоб оделить всех бедняков, сколько нужно серебра-то!
– Сказывай сказки! – крикнул только что прибывший ямщик. – Защитника нашли! Через Покровское, имение Собакина, ехал нынче – плач стоит в Покровском. Третьего дня нагрянул Кудеяр, забрал всю скотину и был таков.
– Врешь! – Кудеяр вскочил.
– Чего мне врать-то. Сам видел. Да вон седока моего спроси, он монах, зря уста враками сквернить не будет.
– Истинно, – сказал черный, не русского вида монах.
Кабацкий народ, поглазев на монаха, принялся обгладывать, как собака кость, самую свежую сплетню.
– В монастырь к Паисию от самого Никона ученого грека прислали. Тот грек все монастырские книги собрал и велел сжечь. Во всех книгах тех анафема завелась. Оттого и беда и напасти. Не Бога молим по книгам порченым, а темного царя!
Тут ямщик, привезший монаха, аж на пол плюнул.
– Ну что врете!
– Это почему же мы все врем – один ты правду говоришь? – подступился к нему обиженный рассказчик.
– Врете! Хоть мне молчать велено, да перед таким враньем устоять невозможно. Соблазн в твоих словах. Вот он, ученый монах, еще только едет книги считывать, а вы уже сто коробов наплели. Скажи им, отче!
– Истинно, дети мои! – Монах перекрестил сидящих в кабаке. – Закройте уши перед лживой молвой. Это сатанинский соблазн и наваждение.
Кудеяр встал и пошел к дверям.
Во дворе покрутился возле саней ямщика, привезшего монаха, сел в свой легкий возок и укатил.
3
Кудеяр едва шевелил вожжами. Лошадь не торопилась, и мысли у Кудеяра были тяжелые и медленные.
«Назвал себя человек Холопом, видно, знал, что холопская у него душа. Поднимешь ли с такими крестьян на царя? Бояре грабят, а дворяне пуще. Бежать бы от грабителей к свободному человеку Кудеяру, а он тоже грабит! Берегись, Холоп!»
Прилила кровь к лицу, виски заломило. Остановил Кудеяр лошадь, вылез из саночек, снегом умылся. Тут как раз пролетела мимо тройка: ямщик монаха повез к Паисию.
И забыл Кудеяр на время Холопа. Прыгнул в саночки и опять поехал потихоньку. Вспомнил Варвару:
«Ну, госпожа атаманша! Зверь сам прибежал. Лови, ловец, не зевай!»
Не удержался, гикнул на коня. Пошел, пошел версты мерить!
Глядит – стоят на дороге сани греческого монаха, а лошадей нет.
– Что случилось? – Кудеяр осадил разбежавшегося коня.
– Постромки кто-то подрезал, – сказал ямщик мрачно.
– Садитесь ко мне, догоним коней.
– Спасибо тебе, добрый человек, – поклонился ямщик Кудеяру. – Не ты бы, не знаю, что и делать. Вечереет.
– Волки есть в лесу? – спросил монах.
– А куда они денутся?
Побледнел ученый грек.
Коней догнали.
– Вот что, – сказал седокам своим Кудеяр. – Пока вы назад доберетесь, пока сани наладите, совсем ночь будет. Ты, ямщик, возвращайся, в кабачке переночуешь, до него не больно-то далеко, а я твоего монаха довезу до монастыря. Хоть и велик путь, да, глядишь, мне на том свете зачтется.
– Спаси тебя Бог! – обрадовался монах.
4
Кудеяр свернул с большой дороги. Малой дорогой проскакал деревеньку. Здесь в крайней избе поменял лошадь и опять в лес. Полузанесенным, едва приметным следом ехал просеками и полянами.
– Куда мы? – спросил с тревогой ученый монах.
– Я сокращаю путь, – ответил по-гречески Кудеяр, – дорога делает большую петлю.
– Ты знаешь греческий язык?! – воскликнул монах, светлея и успокаиваясь. – Но кто же ты?
– Я, отче, из людей, вторящих царю Соломону, который говорил: «Наша жизнь не облако и не туман, который разгоняет лучи солнца. Будем же наслаждаться настоящими благами и спешить пользоваться миром, как юностью».
– Сын мой, неужели ты не дочитал главу до конца? Царь Соломон осуждает этих людей, ибо эти люди говорят: «Имя наше забудется со временем, и никто не вспомнит о делах наших». Это о неверящих в бессмертие духа.
– Но можно ли осуждать людей, которые хотят везде оставить следы веселия?
– Я назову тебе разрушителя городов Навуходоносора, братоубийцу Каина, истребителя детей Ирода. Но сможешь ли ты назвать имена тех, кто оставил следы веселия?
– Да, отче, смогу. Это Гомер, воспевший подвиги героев, Аристотель, показавший миру, что мысль не сон, а такое же творение, как дворец или храм!
Монах отмахнулся от слов Кудеяра.
– Человеку не хватит жизни, чтоб уразуметь святое Писание, всего одну книгу.
– Но Соломон говорил: «Человеколюбивый дух – премудрость».
Монах улыбнулся.
– В той же главе сказано: «Так они умствовали и ошиблись».
– Отче, вот впереди избушка, – показал Кудеяр. – Надо покормить лошадь, а нам погреться. Отсюда до большой дороги рукой подать.
5
Встречать Кудеяра вышел молчаливый человек. Молча поклонился, молча взял лошадь, повел во двор.
Едва гости переступили порог избы, хозяйка, не спрашивая, кто они такие, поставила на стол горячий самовар.
– С мороза не грех выпить того, что греет пуще чаю, – сказал Кудеяр, подмигнув хозяйке.
Тут же объявились две чарочки: одна в виде петушка, другая в виде курочки. Петушка хозяйка предложила монаху. Тот сразу же водку выпил, покрутил с удовольствием головой, закусил поднесенными грибами, хотел что-то сказать, но повалился вдруг на стол грудью, уронил голову и захрапел.
Кудеяр расстегнул на монахе шубу. Из-под рясы, с груди, достал кожаный мешочек с грамотой патриарха к игумену Паисию. Прочитал, усмехнулся:
