Отойдя на довольно-таки приличное расстояние от мрачного строения в глубь пустыни, в сторону какой-то развалившейся и заброшенной саманной хижины, мы втроем присели, и тут, наконец, мусора поведали мне о причине их спора в «садильнике». В сущности, их разногласия были обычным легавым маневром, когда каждый из участвующих в «деле» мусоров хочет скинуть с себя груз ответственности.
К примеру, когда по ходу следствия или во время тюремных экзекуций следственная бригада или тюремный наряд соответственно допускали, мягко выражаясь, ряд грубых нарушений закона, за что их самих могло ждать уголовное наказание, они и показывали свое истинное лицо. Я еще ни разу не встречал подельников-легавых, один из которых хоть в чем-то не дал бы расклад следствию.
Почти все работающие в правоохранительных органах знали эту свою корпоративную особенность и поэтому никогда не доверяли друг другу ничего серьезного. Иначе они не были бы мусорами. И самое главное, концепция мусорского сообщества не содержала в себе никакой тайны. Старые прожженные псы сами поучали новичков, как бы выгораживая самих себя, но и не забывая при этом, по застарелой козьей привычке, заодно и «пробивать на вшивость» молодняк.
Человек, надевающий форму милиционера, знал наверняка, что он попадает в стаю, которая живет не только по принципу «каждый за себя», но члены которой, если так сложатся обстоятельства, не побрезгуют поживиться и «мясом» друг друга. Сама жизнь диктовала эти законы джунглей: «Не съешь ты, съедят тебя». Но эту их особенность знали не только сами легавые, ее принципы были хорошо известны и их извечным врагам — Ворам!
Излагая подобного рода выводы, основанные на многолетнем опыте общения с мусорами разных правоохранительных ведомств страны, я, конечно же, понимаю степень нравственной ответственности, которую накладывает на меня моя откровенность, и поэтому хочу пояснить, что в своих воспоминаниях я говорю о событиях пятнадцати-, двадцати-, а иногда и тридцатилетней давности. Такой промежуток времени в стране, пережившей грандиозные перемены, когда в одночасье рушится десятилетиями насаждавшийся строй, более чем значителен. Впрочем, говоря откровенно, в плане служебной этики и человеческой морали правоохранительные органы России недалеко ушли от своих советских предшественников, хотя некоторые сдвиги конечно же есть.
Итак, умостившись на маленькой дощечке, я слушал и наблюдал за тем, как молодые мусорята пытались ценой шкуры старого волка спасти свою. И этот маленький спектакль был для меня по-своему интересен.
Я поймал себя на мысли о том, что не только в преступном мире в последнее время стали появляться всякого рода молодые акселераты, гнувшие какую-то свою, «новую воровскую политику», но, оказывается, нашествие не в меру ретивого молодняка коснулось и правоохранительных органов.
В какой-то момент мне даже стало жаль майора, ведь с такими помощниками, как эти зубастики, он рано или поздно из волка превратится в овцу, и его неизбежно съедят. Честно говоря, мне было бы намного спокойнее общаться с этим, хоть и конченым псом — майором, нежели с этими выскочками, молодыми легавыми с тигриными когтями.
Но выбирал не я, и поэтому я с показным вниманием выслушал их.
Как я уже упоминал ранее, по действовавшему тогда закону водворять в ЛТП больных туберкулезом никто не имел права. На худой конец, меня сначала должны подлечить от чахотки, сбив интенсивный процесс выделения бактерий, а уж затем, если бы на то имелись санкции свыше, водворить в вышеуказанное заведение. Но для всего этого меня пришлось бы везти назад в Махачкалу, а здесь уже не только мне, но и легавым становилось очевидно, что обратную дорогу я не выдержу. Так что как для меня, так и для мусоров, было одинаково выгодно, чтобы меня здесь приняли, но для этого мне следовало разыграть маленькую комедию.
С того момента, как я увидел утренний развод профилактория, я тут же утвердился во мнении, что лучшего места для перекантовки, пожалуй, и придумать трудно, но мусорам, естественно, виду не подавал, пытаясь по старой воровской привычке что-то у них выиграть.
В то же время задаваясь вопросом, что с них можно было взять? Да и стоило ли вообще устраивать с ними какие-либо торги? Более того, я даже дал им слово, которое для них имело немалое значение, что при неблагоприятном для них раскладе я буду утверждать, что они не имели понятия о том, что я болен открытой формой туберкулеза, а я этот факт скрывал от них по своим причинам. Таким образом получалось, что и волки были сыты, и овцы целы. То есть каждая из сторон была по-своему довольна сложившейся ситуацией.
Я хорошо видел, как мусора от радости еле скрывали свои эмоции, не ожидая, что в конечном итоге все для них так хорошо сложится. Они, очевидно, думали, что, узнав о безнадежности своего физического состояния, я здорово попорчу им кровь перед смертью.
К счастью, они не знали главного, почему я этого не сделал бы ни при каких обстоятельствах, даже находясь в шаге от смерти. А причиной моего согласия с легавыми была не кто иная, как моя жена Джамиля, которая находилась в это время в девяти часах езды от меня, в Самарканде. Что же касалось моего здоровья и дальнейшей судьбы, то эти обстоятельства их, конечно же, волновали меньше всего, но тем не менее менты всячески пытались мне что-то наобещать на будущее, напрочь забыв от радости, с кем имеют дело. Я, улыбаясь, делал вид, что верю всем этим сказкам, и молча слушал их.
В общем, расстались мы лучше, чем можно было предположить ранее, но руки майору на прощание я все же так и не подал. Провались ты пропадом, мразь вохрастая, подумал я тогда, цапку-то до конца дней потом не отмоешь от скверны легавой.
Описывать то, как проходила процедура моего приема в это изолированное, но, безусловно, злачное и уютное заведение, я не стану. Замечу лишь, что я никак не ожидал, насколько трудно мне будет разыгрывать из себя наркомана и к тому же физически здорового человека в придачу. Впрочем, сыграть наркомана мне, сидевшему когда-то на игле не один год, было конечно же проще простого, да и играть-то, по сути, не было никакой надобности. В этих краях и без какого-либо розыгрыша почти в каждом человеке правоохранительные органы видели «наркошу», и, говоря откровенно, эта их точка зрения не была ошибочной, а вот изобразить здорового человека оказалось для меня куда сложнее.
В те несколько часов, когда я дремал, провалившись куда-то в бездну и ничего не ощущая, кашель как бы отпускал меня, будто в этот момент отдельные части моего организма вступали в какой-то сговор, давая друг другу время на передышку. Зато все остальное время кашель душил меня, не прекращаясь ни на минуту, и никаким усилием воли его невозможно было остановить.
