Шаги, шелест халата – Кольчугин опустился на свое место и негромко произнес:
– А теперь скажи внутри себя: я есть.
«Я есть», – сказал я мысленно.
– А теперь, – тихо продолжил Кольчугин, – скажи вслух.
Я смогу – сейчас я это точно знал. Ничто мне не помешает – ничто внутри меня. Я буду говорить.
– Я… – глухо, не узнавая своего голоса, сказал я. – Я й…й…
– Шшш, – успокаивающе протянул Кольчугин.
Я снова оказался в дураках. Жуткое разочарование. Глаза открылись, и я увидел вытертый линолеум и кеды Кольчугина.
– Это только первый раз, – мягко сказал Кольчугин. – Надо практиковать медитацию день за днем – это на самом деле действует. Ты ведь почувствовал?
Я неуверенно кивнул. Щеки мои заливал огонь, мне отчего-то было стыдно.
– Наверное, не надо было начинать с «я» и «е», – почесал за ухом Кольчугин. – Наверное, надо было попробовать согласные.
Я оставил Кольчугину подписанный дедом отказ от медицинской помощи. Кольчугин взял с меня слово повторять медитацию каждый день и дал мне свой телефон, чтобы я ему написал завтра смс и рассказал, как идет дело. Он был уверен, что медитация победит заикание. «Медитация побеждает все», – сказал Кольчугин, пожимая мне на прощание руку. «Даже понос у Деревятки?» – хотел я спросить, но не спросил, конечно. Иногда я рад, что не могу нормально говорить, – по крайней мере, так у меня меньше шансов ляпнуть глупость и кого-нибудь обидеть.
Был час ночи. «Фольксваген» с прицепом стоял на парковке у заправочной станции. На прицепе лежали вверх дном четыре корыта – наши «оптимисты». Внутри «фольксвагена» на водительском месте спал Репа. Тоха, Тимур, Митрофан и я стояли в трех метрах от машины возле кустов. Митрофана тошнило в кусты. Тоха дымила трубкой. Тимур пил колу из банки. Я дрожал, засунув руки глубоко в карманы и ссутулившись. Наверное, было холодно. До Питера оставалось пять часов пути.
– Давайте мы его свяжем, а рот скотчем заклеим, – сказал Тимур.
Позади была долгая дорога по забитому фурами шоссе. Репа гнал по трассе и обгонял фуры как полоумный. На третий или четвертый раз мы даже закричали от ужаса – в лоб нам несся автобус. Ну, не совсем закричали – сдавленно запищали. Митрофана стошнило Тимуру на кроссовки. Потом мы стояли у обочины и ждали, пока Тимур очистит комками туалетной бумаги свои кроссовки, а Митрофан ототрет пол в «фольксвагене». Когда мы поехали дальше, Репа сунул Митрофану полиэтиленовый пакет. С тех пор на Митрофана ушло уже три пакета, а сейчас его еще и в кустах крутило.
– Это нервное, – со знанием дела сказал Тимур.
– А кто поведет? – спросила Тоха, выбивая трубку о свою пятку.
– В смысле?
– Когда мы Репу свяжем, кто за руль сядет?
– Я, – не очень уверенно сказал Тимур.
Повисло молчание. Всем было ясно, что это дохлый номер, – Тимур никак не выглядел на 18 лет. А если его остановят, пиши пропало – документов нет, в багажнике лежит связанный тренер.
– Вот что, – сказала Тоха. – Подождем час, дадим ему поспать. Потом мы с ним поговорим… я поговорю. Объясню, что нам надо попасть на чемпионат живыми. И поедем.
– Почему именно ты поговоришь? – проворчал Тимур.
– А кто еще? – спросила Тоха, обводя нас всех зажатой в руке трубкой.
Я думал, что Тимур тут же скажет «я!», но он промолчал. И был прав – когда он так злился, как сейчас, у него не получалось разговаривать с людьми убедительно.
Тимур принес из машины туристические пенки, расстелил их на асфальте, и мы сели. Скоро к нам присоединился Митрофан – его вроде бы отпустило. Тимур, не глядя на него, протянул ему свою банку колы, и Митрофан сделал несколько осторожных глотков. Тихо икнув, он сказал «спасибо» и вернул банку Тимуру.
Мы молчали, каждый думал о своем. Митрофан начал засыпать, склонившись головой на плечо Тимуру, и тот не оттолкнул его, а сидел, сонно моргая и глядя на проносящиеся по шоссе фуры. Тоха снова набила трубку и закурила. Я подпер голову руками, чтобы не падала, и стал вспоминать последние безумные дни.
Он запинался, и заикался,
И на других с кулаками кидался,
Когда те улыбкой встречали его
Попытки выразить неизвестно что.
В полиции я был два раза – не за решеткой, конечно, а в детской комнате. В первом классе и в пятом. Оба раза – за то, что укусил учительницу. Классную руководительницу, если быть точным. В первом классе – Аллу Вячеславовну, потому что она жутко переживала, что я заикаюсь, и временами срывалась на крик. «Беккер, четче!» – и ладонью по парте бац! Меня это приводило в ужас, и я от ужаса в конце концов укусил ее в руку, которой она лупила по моей парте. По-настоящему, до крови, два раза подряд. Завуч начальной школы решила, что я сделал это нарочно и обдуманно, и вызвала полицию. В пятом классе мы перешли из начальной школы в среднюю, у нас сменилась классная руководительница – теперь это была Елена Игоревна. Я укусил ее, когда она в тридцать пятый раз обозвала меня «кретином». Завуч средней школы тоже расценила мой поступок как нарочный и обдуманный и вызвала полицию. Оба раза я просидел в детской комнате пару часов – кормил семечками попугая, который там живет в клетке, – пока не приехала мама и не забрала меня домой. Ничего криминального. Зато я хорошо знаю, как выглядит укус человеческими зубами через пару дней, когда начнет заживать.
И точно такой укус я увидел на шее у Шевцова, когда после тренировки помогал ему в офисе прикрутить отвалившуюся дверцу шкафа. Шевцов тогда уже избавился от синего шарфа и ходил в свитере с высоким горлом, потому что погода испортилась, похолодало. Но, пока мы возились с дверцей, ему стало жарко, он снял свитер – и когда он нагнулся за винтами, я увидел на его шее отчетливый след человеческих зубов. Шевцов, конечно, заметил, на что я таращусь, но не подал вида. После того как дверца была прикручена на место, он снова надел свитер, поднял ворот повыше и пошел в кафе. Вернулся с двумя чашками чая и двумя бутербродами с сыром. Мы сели за стол, и я показал на кубки, расставленные на полке. Полка висела на той стене, которая была завешана старыми фотографиями, и начищенные до блеска кубки словно венчали эту прошедшую историю.
– Да, это Александра Николаевича награды, – кивнул Шевцов.
Когда-то был спортсмен на свете,
Победу одержал сто раз,
А после сгинул в один час
И превратился в мужика
С опухшим глазом, вот тоска.
Так я думал, глядя на кубки, и ел бутерброд, а когда доел, встал и подошел к стене, чтобы рассмотреть кубки поближе. Поднявшись на цыпочки, я оперся одной рукой о стену с фотографиями, рука у меня соскользнула, и один из снимков сорвался со стены. На нем смеялась компания людей в ярких комбинезонах, рядом буера, а вокруг – снег.
