Сейчас мы разведчика послать за границу не можем, он может работать только у себяв отделе.
Нам нужно поставить наружную службу, которая будет определяться не только функциями слежки, но, в известной мере, и функциями разведки, на должную высоту. Второй вопрос - это техника.
Я должен сказать, что недооценка техники в нашей чекистской работе абсолютно нетерпима. Когда розыск станет ведущей частью нашей работы, тогда люди повернутся к технике, а поворачиваться к технике нужно потому, что это, прежде всего, возможность документации дел, это важнейший элемент розыска.
У нас, к сожалению, отношение к технике наплевательское: удается нам документировать следственное дело - хорошо; не удается - большой беды нет.
Я уже не говорю о том, что использование техники ускорило бы оперативную ликвидацию дела и потребовало бы меньшей траты сил и энергии у товарищей, которые ведут наблюдение за определенными лицами.
Нам необходимо добиться серьезной постановки нашей разведки, добиться того, чтобы наш розыск использовал бы побольше техники для того, чтобы найти врага. А техника - не такое маленькое дело. Надо очень серьезно и очень солидно использовать способы, которые позволяют разоблачить врага. Во всяком случае, те отдельные начинания, о которых говорил мне тов. Волович, но которые еще не внедрены в нашу практику, - это отдельные ценные изобретения, которые абсолютно у нас не используются.
Я имею в виду всю сумму нашей техники, которая заключается в перлюстрации писем, подслушивании телефонов, подслушивании всякими иными способами, фотографии, изъятии документов и т. д., - всю технику, которая должна быть поставлена на службу разведки и которая сама представляет очень серьезный элемент разведки. Таким мы представляем себе этот Оперод. Отсюда и необходимость разделения двух несовместимых функций, которые в этом отделе до сих пор были.
И, наконец, товарищи, последнее. Я не буду говорить ни о задачах, ни о необходимости перестройки оперативной работы всех остальных отделов ГУГБ. Существенных изменений здесь никаких нет. Я только остановлюсь на новом отделе - Тюремном.
Каковы мотивы создания Тюремного отдела?
Разрешите мне тут немножко отвлечься от этого дела и придраться к вопросу с Тюремным отделом, для того чтобы поставить один общий вопрос.
Некоторые из наших чекистов не прочь пофилософствовать по поводу вновь принятой конституции и задач, которые стоят перед ЧК: конституцию, мол, принимают новую, вводят в какие-то рамки, вводят законность, вводят свободу слова, переписки; что из этого выйдет - неизвестно, но, во всяком случае, у чекистов какую-то власть отрезают. Проявляя вообще какую-то настороженность, они отсюда делают вывод: нельзя ли полиберальнее, поосторожнее; все старое отпадает, старые наши чекистские методы работы вроде как бы не годятся, новая конституция - значит, побольше всяких свобод и т. д.; нам надо перестроиться под этим углом зрения, а ежели вести борьбу с контрреволюцией, то вести ее помягче, не очень ударять.
Вот какие выводы делают некоторые чекисты. А тут еще совпало мое назначение: секретаря ЦК-де назначают, Ягоду сменили. Как это расценить? Почему сменили Ягоду? И рассуждают так: пожалуй, верно, что конституция тут сыграла известную роль. Ягода - фигура довольно одиозная, привык уже работать по старой конституции, а по новой трудненько будет; он бы, может, сумел, но все-таки в глазах общества он заметен, да еще будет глаза колоть кое-кому. Не прочь были и так рассудить: новая конституция - новый человек, полиберальнее и т. д. Вообще в рамках такой своеобразной законности представляли себе это дело.
Почему я пришил это дело к Тюремному отделу?
А вот почему! Конечно, все эти рассуждения ломаного гроша не стоят. И, по меньшей мере, они навеяны мещанской средой, которая по-своему понимает конституцию: это, мол, спокойная жизнь. А вот на деле, товарищи, я думаю, что к Тюремному отделу у нас имеют отношение и конституция, и либеральный курс. Давайте поглядим на жесткий курс и на либеральный курс. Жесткий курс заключался в том, что у нас существовали изоляторы, у нас существовали тюрьмы: ловили мы контрреволюционеров, судили их, одних громко, других негромко, и держали их в тюрьме. Когда какого_ нибудь человека присуждали к 10 годам тюрьмы, то все мы думали, ия, в частности, грешный человек, думал, что это настоящая тюрьма, что там люди сидят, в строгом заключении, что отбывают наказание за свои преступления. Не предполагали, что наши изоляторы скорее похожи на дом отдыха, а не на тюрьму. А на деле самое тягчайшее контрреволюционное преступление оставалось без наказания, потому что никакой тюрьмы не существовало в природе, а были такие плохенькие дома отдыха, кое-где похуже, кое-где получше, правда, дома отдыха закрытые, дома отдыха, обязательные для пребывания (голос: «условно закрытые»). Только пребывание там было обязательным. Хочешь не хочешь - все равно заставят отдыхать.
Я должен сказать, что отдельные факты, которые мы имеем по тюремным делам, являются совершенно вопиющими. Достаточно сказать следующее: если муж и жена осуждены, их обязательно сажали в одну камеру и они там, если хотят, размножаются (голос: «иные считают, что это не совсем приятно»). У нас есть такие случаи, когда в изоляторе брали жену одного и переводили в камеру к другому. Достаточно сказать, что такой матерый контрреволюционер, как Иван Никитич Смирнов (который особенно напирал при следствии на то, что он не мог руководить к.-р. организацией, сидя в тюрьме), жил в изоляторе со своей женой.
Сам по себе режим был никуда не годным. Вы знаете, что когда-то попасть в одиночку считалось большим наказанием и люди старались всячески попасть в общую камеру, так как там веселее и режим помягче. Здесь мы имели обратное явление, когда в изоляторах были форменные драки заключенных за одиночки, заключенные писали бесконечные заявления и отсюда предлагали начальнику тюрьмы, чтобы предоставить такую-то одиночку такому-то, а когда такого-то отправят, дать одиночку такому-то. Наконец, в изоляторах был всякий спортивный инвентарь, волейбол, крокет; так были свои огороды, садики, в камерах можно было держать все что хочешь: грифельный прибор, столовый нож, вилки. Когда я посмотрел продовольственный рацион заключенных, то я должен сказать, что нечего удивляться тому, что Смирнов (я знаю его с 1922-1923 г. по Сибири, он был тогда туберкулезным), когда его привели из политизолятора, то это был мужчина - кровь с молоком. Евдокимов - этот пьянчуга, который вообще всегда ходил с испитым лицом, представлял собой образец мужчины: краснорожий, выглядел он прекрасно, пить водки ему там не давали и он подлечился. Недаром на процессе иностранцы так удивлялись здоровому виду заключенных.
