Нужно, например, определить прочность крыла. Инженеры, ведущие испытания, дают крылу нагрузку песком, равную той, какая будет в воздухе. По всему крылу раскладываются в строго определённом порядке мешочки с песком. Каждый мешочек имеет точно определённый вес. При помощи специальных приборов ведётся наблюдение за нагрузкой и прогибами отдельных точек крыла. Крыло нагружают до тех пор, пока оно не разрушается. И тут уже точно определяют, какое давление воздуха оно может выдержать, правильны ли были расчёты и какова действительная прочность крыла.
Разными способами подвергаются испытанию на прочность и все остальные части самолёта. Доводятся до разрушения шасси, ручное и ножное управления, моторная рама, рули — словом, всё то, что подвергается нагрузке в полёте.
Это делается для того, чтобы исключить всякую возможность поломки в воздухе и обезопасить жизнь лётчика, испытывающего машину.
Если результаты испытания положительны, правильность расчётов подтверждается, можно второй такой самолёт готовить к лётным испытаниям.
Каждый раз, когда я наблюдал полёты боевых истребителей, которые вихрем на небольшой высоте проносились над полем и, поднявшись, делали в воздухе головоломные трюки, меня охватывал восторг. А когда во время парадов на Красной площади и на Тушинском аэродроме стремительно проносились красные истребители, вызывая всеобщее восхищение зрителей, мое «конструкторское сердце» не выдерживало. Мною властно овладевала мечта тоже когда-нибудь построить боевую скоростную машину. И я часто и подолгу задумывался над этим. Поэтому, когда правительство предложило нескольким конструкторам, в том числе и мне, в порядке соревнования создать новый истребитель, я с радостью взялся за это.
Я собрал своих основных сотрудников и доложил им о предложенной нам правительством почётной задаче, которую надо во что бы то ни стало выполнить. Я сказал, что машину нужно построить раньше всех.
И вот коллектив завода принялся за создание нового истребителя.
Работали мы с исключительным напряжением. Это напряжение нарастало по мере того, как дело подходило к концу. Все до единого человека жили одной целью — сделать машину как можно лучше и как можно быстрее.
И если первое время приходилось кое-кого обязывать, уговаривать остаться поработать подольше, сверхурочно, то к концу постройки люди сами не уходили из конструкторского бюро и из цехов.
Наконец, самолёт готов! Он стоит стройный, расправив крылья, готовый, кажется, взлететь хоть сейчас, и все восхищаются им, называют «наш красавец».
Весь коллектив — несколько сот человек — находится в состоянии необычайного возбуждения. Ведь все участвовали в постройке. Каждый видит в машине частичку своего труда, и всем радостно и у каждого тревожно на сердце: как-то себя покажет самолёт, не подведёт ли?
Когда абсолютно всё было готово, всё проверено, машину отправили на аэродром, и началась подготовка к первому полёту.
Тут возбуждение достигло высшего предела. Последние ночи перед выходом самолёта я почти не мог спать. Казалось бы, всё рассчитано, просчитано, проверено, есть уверенность, что машина полетит и хорошо полетит, но всё-таки ждёшь какой-нибудь неожиданности, в душе боишься, что не все расчёты могут оправдаться.
Многие хотели попасть на аэродром на первый полёт. Я обманул всех, сказал, что первый полёт будет через два дня, когда на самом деле он намечался на завтра.
Наступил момент первого вылета. Испытание опять проводил Юлиан Иванович Пионтковский.
Самолёт вывели из ангара и в тысячный раз всё просмотрели и проверили. Ведущий механик сел в кабину и запустил мотор. Ещё и ещё раз проверяется мотор и на слух и по показаниям приборов. Наконец, механик выключил мотор, вылез из кабины и доложил, что всё в порядке.
Пионтковский сел в кабину. Запустил мотор, махнул рукой, чтобы вынули из-под колёс колодки, поставленные для того, чтобы самолёт не улетел во время пробы мотора. Самолёт тронулся с места и, плавно покачиваясь, покатился к взлётной полосе.
Лётчик сделал сначала, как обычно при испытании, несколько пробежек по земле, чтобы проверить послушность тормозов, колёс и рулей. Когда всё оказалось в порядке, он зарулил в самый конец аэродрома, чтобы взлететь против ветра.
Неизвестно какими путями, но на заводе почти все узнали настоящий день и час вылета самолёта. И когда началось испытание, наши рабочие и конструкторы оказались и на крыше завода и в аэропорту. С не меньшим волнением, чем я сам, они следили за первыми шагами нашего детища.
Я с ближайшими помощниками стоял около ангара, и, честно скажу, меня трясла лихорадка. Неужели машина подведёт? Глаза впились в самолёт. По тому, как лопасти вращающегося пропеллера слились в сплошной серебряный диск и за машиной поднялось облачко пыли, видно было, что лётчик дал полный газ. Самолёт побежал.
Мы увидели, как между землёй и самолётом образовался узкий просвет, который с каждой секундой всё больше и больше увеличивался. Самолёт всё ближе, ближе… Наконец, с оглушительным рёвом он пронёсся в воздухе над нами, круто набирая высоту. Кто-то вскрикнул:
— Вот это да!
Первый вздох облегчения вырвался из моей груди. А самолёт уверенно делал уже второй круг над аэродромом.
Пока дело идёт неплохо. Но это еще не всё, главное не в этом. Машина снижается и заходит на посадку. Это самое страшное, потому что посадка — очень ответственный момент в жизни нового самолёта. Но лётчик уверенно планирует, самолёт касается земли в центре аэродрома и после короткой пробежки подруливает к ангару.
Тут всех охватил безумный восторг. Невзирая на чины и возрасты, все бросились навстречу машине, вытащили лётчика из кабины и по традиции начали качать.
И еще до того, как Пионтковскому удалось что-нибудь сказать, по его довольному лицу и смеющимся глазам я понял, что всё в порядке.
Уже больше десяти лет я любовался первомайскими и октябрьскими парадами на Красной площади. Но никогда меня не охватывало такое волнение, никогда я не был так возбуждён, как в этот первомайский праздник. В этот день над Красной площадью в числе других должны были пронестись новые быстроходные боевые самолёты, которые я сконструировал.
Мне казалось, что пехотные, танковые, мотомеханизированные части, артиллерия и конница томительно медленно проходят по Красной площади. Несмотря на то, что расписание парада мне было заранее известно и я совершенно точно знал, что самолёты появятся лишь в двенадцать часов, я чуть не с самого начала парада смотрел через башни Исторического музея в сторону аэродрома, откуда должны были стартовать машины.
