К несчастью, о том, кто таков наш проводник, узнали и бойцы. А вселить недоверие в успех операции — этого больше всего следует опасаться, так учили нас в ЗПШ. И чтоб не давать бойцам материала для кривотолков, я отвечал Майсуру по-азербайджански.
— Откуда вы так хорошо знаете азербайджанский? — спросил Мансур.
— Я ваш земляк, из Чардахлов.
— Правда? — обрадовался Мансур и далее с удовольствием продолжал говорить со мной на своем родном языке.
Я отпустил его, но тут же вызвал помкомвзвода Белоуса и приказал неотступно находиться рядом с Мансуром. Белоус понял меня с полуслова.
Когда ночь окончательно опустилась на землю, мы двинулись длинной, растянувшейся метров на двести цепочкой: впереди Мансур, за ним Белоус, не снимавший пальца со спускового крючка нагана, за ним я, потом остальные бойцы взвода.
Шли, согнувшись в три погибели, колючий снег бил в лицо. Вскоре попали в сплошную, непроглядную пелену. Тогда Мансур остановился. Белоус тотчас настороженно застыл рядом с ним.
— Дай поговорю с командиром, — сказал ему Мансур и подождал, пока к нему приближусь я. — Скажите людям, — кричал он мне в ухо, преодолевая вой ветра, — чтоб не отклонялись от гребня скалы — по сторонам снег глубиной метров восемь! А лучше сделать маленький привал — вот здесь, под скалой, дальше негде будет!
Привал сделали.
— Курите здесь, — сказал Мансур, — выше нельзя будет, заметят.
Закурили.
Мансур тихо сказал по-азербайджански:
— А ведь вы мне не доверяете, вижу. Не понимаете меня. А еще земляк, должны, кажется, душу горца знать. Может, Меджид меня, как к рассвету доберемся, в этот раз добьет до конца, мне терять нечего…
— Что значит нечего? — спросил я.
— Нечего… — повторил Мансур. — Мне тридцать два года. Я за всю жизнь одну женщину любил. И счастлив был — за меня ее выдали. Когда Меджид вынудил всю родню за ним в горы уйти, и я ушел вместе с женой. Там, — Мансур указал рукой вверх, в горы, — он — будь проклят в седьмом колене! — услал меня на три дня вниз и за эти три дня обесчестил мою жену. Она с обрыва бросилась. Он потом сказал: случайно упала. Я хотел убить его, а вышло наоборот, он меня калекой сделал…
Мы долго молчали. Потом Мансур резко встал.
— Пора идти, скоро рассвет. Пусть все идут, храня мертвую тишину.
Мы пошли. Мансур вел нас все выше и выше. Когда один боец отошел на метр от гребня, он тут же провалился в снег, и только по счастливой случайности удалось его вытащить.
Наконец мы оказались на вершине гряды. Остановились, еле переводя дух.
— Вот это, — проговорил Мансур, — его позиции, отсюда он днем обстреливает вас. Сейчас он со своими людьми прячется внизу, в ущелье, в пещере, там тепло, можно проводить ночи.
Я дал приказ не открывать огня без моей команды. Чуть рассвело, мы увидели, как черные точки стали подниматься вверх по склонам. Мы лежали, затаив дыхание. Вскоре можно было в бинокль различить лица людей Меджида. Впереди шел большой рыжебородый мужчина с винтовкой в руке.
Я дал сигнал открыть огонь. Белоус первым же выстрелом уложил рыжебородого. Затем мы стали преследовать бандитов, которые бросились отступать вниз, в глубину ущелья.
Но судьба их уже была предрешена. Мы захватили пещеру, в которой они прятали огромный запас продовольствия и свои семьи — стариков, женщин, детей.
Семьи мы тотчас с двумя бойцами отправили вниз, а сами продолжали преследовать оставшихся в живых бандитов, которые вместе со своим главарем Меджидом уходили, маскируясь, снова вверх, к вершине хребта.
Впереди нас кошкой карабкался разгоряченный Мансур. Белоус уже не нависал над ним, как коршун.
Вскоре смерклось, наступление пришлось прекратить. Утром нас нашел офицер связи, передал приказ изменить направление движения — идти к ущелью Кечи-дараси. Дело в том, что плененные люди Меджида показали: он намерен переправиться через труднопроходимый хребет Черного ущелья, чтобы проникнуть в Козлиное ущелье.
— Знаю, где он там спрячется, — сказал Мансур. — Я доведу.
Предстоял путь через горы, глубокий по пояс снег. Измотанные, без сна и отдыха, мы еле двигались. Когда перевалили хребет и оказались в Кечи-дараси, мы поняли — не зря так прозвал народ это ущелье: только горные козлы могли здесь продвигаться без опаски сломать шею.
Вот и пещера, которую искал Мансур. Но уже ночь. А пещера хранит молчание. Прямо сказать, жуткое молчание.
Расставляю посты. Ночь проходит в тревожном ожидании.
Наутро начинаем кричать в пещеру, предлагаем выйти и сдаться. В ответ молчание. Тогда приказываю открыть огонь по входу в пещеру. В ответ несколько одиночных выстрелов. Ага, значит, они здесь!
Здесь-то здесь, но как их оттуда выкурить? Из пещеры раздавались меткие выстрелы и укладывали наповал каждого смельчака, отважившегося приблизиться ко входу в нее.
Так прошел еще целый день. К вечеру прибыл на помощь взвод войск НКВД под командой моего однокашника Ростовцева.
— Что ты с ними цацкаешься! — сказал Ростовцев. — Давай обстреляем их ружейными гранатами, прямо внутрь пещеры. У тебя же другого выхода нет.
Я промолчал, потом сказал по-азербайджански:
— Мансур, скажи им ты… А то… сам понимаешь, гранатами если…
Мансур сломал палку, которую сжимал в руках.
— И что? Пусть он там подохнет!
— Но ведь он там не один…
Мансур встал, сложил руки рупором и крикнул в пещеру:
— Эй, люди! Бросьте там этого сукиного сына и выходите, а то все погибнете! Это говорю вам я, Мансур…
Тотчас раздался выстрел. Как только Мансур увернулся от него, не знаю!
Делать было нечего. Скомандовал — в пещеру полетела граната. Послышался грохот, умноженный эхом пещеры.
Через несколько минут из пещеры вышли четверо, опустили на землю оружие. Можно было ожидать подвоха. Я спросил:
— Где остальные?
— Нас осталось всего пятеро. Пятый — Меджид. Он там. Мертвый, — отвечал один из бандитов.
К нему тут же подскочил Мансур, схватил за грудки:
— Это правда?
— Правда, Мансур. Он застрелился.
А. Бабаджанян (в белой гимнастерке, справа) с бойцами своего взвода
Мансур оттолкнул от себя бандита, опустился на снег, обхватил голову руками.
А в пещере действительно лежал мертвый Меджид.
С бандой было покончено.
Но пуля все же достала меня. Видно, не внял я должным образом советам командира полка и П. Яремчука — был ранен в тех боях.
Эти воспоминания еще больше растравляют меня… Ранен в бою за Советскую власть. А эти женщины за шпиона приняли… С обидой я и засыпаю.
