Иногда в низине возле Ивотки набредешь на большую лужу — местами вода долго стоит после разлива. В ней водится мелкая рыба. Огородишь со всех сторон, взбаламутишь воду — рыбешка и выходит наверх, хватаешь ее руками, кладешь в холщовую сумку и тут же наваришь крепкой ухи.
Километрах в пятнадцати от нашего села раскинулся большой совхоз — там выращивалась сахарная свекла и зерновые культуры. Проезжей дороги туда не было, пока колхозники и работники совхоза не решили общими усилиями проложить гать через болото. Вышли на работу «всем миром».
Наша школа приняла участие в строительстве дороги, и мы старались, как могли, подсобить колхозникам. Нина Васильевна, разумеется, была с нами.
Прочная, удобная гать скоро соединила наше село с совхозом.
И вот однажды теплым ясным утром за нами из совхоза прислали грузовик. Мы, ребята, первый раз в жизни едем на машине, вдобавок по гати, которую помогали строить! Нас везут на прополку сахарной свеклы.
Нина Васильевна, попросив шофера на минутку остановить машину, говорит нам:
— Ребята, помните, какие клочки земли были здесь еще совсем недавно? Вон там была земля кулака, и ваши отцы и братья батрачили на него. А тут была целина. Смотрите, какая теперь на ней рожь! II все это — наше общее добро, гордость наша!
Мы разбились на бригады и устроили соревнование: кто больше и лучше прополет.
Тщательно полол я свою полосу, стараясь не задеть ни одного свекольного листка.
Мы ездили в совхоз по нескольку раз в год. Встречали нас приветливо:
— Пионеры приехали! Угощение готово. Поешьте, передохните, а там и за работу.
Всей школой мы пропололи не один гектар свекловичного поля. На приволье, под солнцем накапливали мы силы, приучаясь к коллективному труду. День проходил незаметно; едешь, бывало, с работы усталый, но довольный.
Осенью, когда начались занятия в пятом классе, отец стал ежедневно проверять мои отметки, следил, как я выполняю домашние задания. И случалось, серьезно говорил, положив руку мне на плечо:
— Учись, сынок, знания легко не даются! Перепиши-ка упражнение — небрежно сделал.
Иногда приходилось переписывать по два-три раза. Уже давно ребята зовут на улицу, а отец повторяет свою любимую поговорку:
— Кончил дело — гуляй смело.
Той осенью я особенно пристрастился к рисованию, рисовать научился довольно бойко, и отец был доволен. Должен сказать, что постоянные занятия рисованием, пусть самоучкой, пригодились мне потом, когда я стал летчиком: рисование развивает глазомер, зрительную память, наблюдательность. А летчику эти качества необходимы.
Помню, я подолгу рассматривал картины Малышка, украшавшие клуб. И мне очень хотелось посмотреть, как он рисует. Но когда он работал в клубе, нас туда не пускали. Художник терпеть не мог, когда смотрели, как он рисует.
Особенно мне нравились его пейзажи — окрестности нашего села. Удивляла точность, с какой художник-самоучка передавал все то, что он видит. Может быть, его картины и не были так хороши, как мне представлялось в детстве, но тогда я ими восхищался.
Как-то я пришел домой из школы. Смотрю — на столе разноцветные открытки.
— Кому это, тату?
— Тебе за успехи. Перерисовывай. Я тебе и красок купил. Малышок обещал: кончит срочную работу и поучит тебя. Ну-ка, попробуй!
— Та поисть дай ему! — перебивает мать.
Наскоро ем и сажусь за рисование. Отец гордится моим умением рисовать. Виду он не подает, но, собираясь в гости в соседнюю деревню, говорит словно между прочим:
— А где, сынок, картинки, что ты вчера сделал? Дай-ка сюда.
И несет их в подарок.
Мне очень хотелось научиться писать масляными красками.
— Тату, ты ведь говорил, что Малышок меня поучит, — приставал я к отцу.
— Хворает он сейчас. Сходи-ка сам, напомни про обещание да свои картинки отнеси.
Но Малышок — немолодой, нелюдимый человек, вечно перемазанный красками, — внушал мне робость, и пойти к нему я все не решался.
Поучиться мне у него так и не удалось. Наш сельский художник вскоре умер. Долго работы художника-самоучки: декорации, занавес, пейзажи, украшавшие клуб, — были для меня образцом для подражания.
Я старательно учился рисовать сам, как умел. Учителя стали поручать мне оформление плакатов, лозунгов. Вскоре меня выбрали членом редколлегии нашей школьной стенгазеты, и до окончания семилетки я с неизменным увлечением оформлял и школьную, и классную газеты.
И отец часто повторял:
— Кончишь школу, Ваня, пойдешь учиться рисовать.
Пожалуй, еще сильнее, чем рисованием, стал я увлекаться спортом. Вот с чего это началось.
Однажды на доске объявлений у клуба появилась афиша. В ней сообщалось, что на днях состоится выступление силача.
В тот вечер клуб не вместил всех желающих посмотреть на силача, но кое-кому из ребят, и мне в их числе, удалось пробраться вперед.
Занавес поднялся, и на сцену вышел парень в трусах и майке, схваченной поясом. Он был коренаст, сбит крепко. Мускулы буграми выступали у него на руках, спина была словно в узлах.
Кто-то крикнул:
— На таком и пахать можно!
Я глазам не поверил, когда он стал легко подбрасывать и ловить двухпудовые гири. Вот он взял гирю зубами и ловко перебросил за спину, затем подбросил вверх и отбил грудью, словно резиновый мяч. Он вызывал на сцену самых здоровых парубков, и они с трудом отрывали гири от земли!
— Вот силища! Смотрите-ка, смотрите! — кричу я товарищам.
Силач ложится на пол, ему на грудь кладут доску, а на доску становятся несколько парней. А он лежит себе спокойно, даже не крякнет. Встает как ни в чем не бывало и кланяется. Теперь ему на голову кладут три кирпича. И кузнец, слывший у нас силачом, сейчас ударит по верхнему увесистым молотком. Силач говорит, усмехаясь:
— Смотри не промахнись. Бей по кирпичу.
Кузнец опускает молоток. Два верхних кирпича разбиты, уцелел только нижний. Силач снимает его и с улыбкой кланяется. Шесть человек слева и шесть справа стараются сбить его с ног. Но даже сдвинуть с места не могут.
А потом его окружили парни постарше, и я слышал, как он сказал:
— Все это — дело тренировки.
И мне запала в голову мысль сделаться силачом. По вечерам на улице возле клуба собирались взрослые парни, соревновались в силе. Кто-то притащил туда двухпудовую гирю. Но никому, кроме самого здорового, сильного парубка, не удавалось выжать ее одной рукой.
Как-то, когда у клуба никого не было, я попробовал поднять гирю: поднял обеими руками.
