Лео Яковлев - ИСТОРИЯ ОМАРА ХАЙЯМА, рассказанная им самим

На это торжество прибыл самый влиятельный после султана человек в империи сельджуков, всесильный визирь Низам ал-Мулк. Он собрал диван36 с приглашением местной знати и ученых и восславил на нем новый союз двух родственных стран, для упрочения которого Шамс ал-Мулук берет себе в жены сельджукскую принцессу Рахму, а женой Малик-хана становится его сверстница – племянница Шамса ал-Мулука, принцесса Туркан.

Я возвращался из дивана с тяжелым сердцем, поскольку неумолимая государственная политика навсегда отбирала у меня мою любовь, и я, как я тогда думал, никогда больше не увижу прекрасное тело Туркан, не почувствую ее чарующий аромат, этот запах, сводящий меня с ума, и никогда больше она не обожжет меня своим разящим насмерть взором. Я горевал и думал о разлуке, начало которой было положено словами сельджукского визиря, но даже не мог предположить, что Судьба приготовила мне еще более тяжкие испытания.

Начались эти испытания незаметно, и первым шагом к ним оказалось приглашение на личный прием к визирю Низаму ал-Мулку.

Он принял меня в своей временной резиденции. Во время своих путешествий по западным землям Аллаха он пристрастился к кофе. Кофе был предложен и мне, и я рискнул попробовать, и мы приступили к нему после церемониальных приветствий. Опорожнив крошечную чашечку горячего терпкого и горьковатого густого напитка, я не мог бы сразу высказать свои впечатления. Одно я мог сказать сразу: вино и чай мне нравились больше.

Затем визирь попросил меня рассказать о себе. Когда я завершил свой рассказ, он спросил, помню ли я своего соученика по нишапурскому медресе Абу Раззака из Туса. Я ответил, что помню и что я и Абу Раззак – побратимы, объединившие свою кровь. Тогда Низам ал-Мулк сказал:

– Имя, под которым ты меня знаешь, есть мое звание, а мое настоящее имя – Абу Али ал-Хасан ибн Али ибн Исхак ат-Туси, и я – родной брат отца Абу Раззака. Я знаю о тебе не только по твоей ученой славе, но и по его рассказу, и, став его побратимом, ты стал членом нашей большой семьи. Любой из нас в любом поколении окажет тебе защиту и поддержку, потому что верность слову и братству – девиз нашей семьи. Говори же, чего бы ты хотел.

Я, не задумываясь, ответил, что хотел бы иметь постоянную ренту, которая позволяла бы мне жить безбедно, отдавая все свои силы поиску Истины.

Выслушав меня, визирь сказал, что просьба моя будет исполнена и, пока он и его потомки будут находиться у власти в здешних краях, я буду получать ренту, которая сделает меня независимым и обеспеченным человеком. Затем, помолчав немного, визирь сказал:

– То, что я решил твой вопрос, не означает, что я согласен с этим решением. Послушай же мои сокровенные мысли: мой новый царь – молод и хорошо образован. Он преисполнен великих намерений не только всемерно укрепить свою державу, но и содействовать расцвету наук и искусств, чтобы сделать ее центром мира и оставить по себе добрую память в истории народов и стран земли. Мне известен и один из его конкретных планов: учредить в своей столице самую большую в мире обсерваторию и уточнить не только небесные наблюдения, но и календарь, то есть – изменить само время. Поэтому, может быть, ты отложишь свое уединение лет на десять-двадцать и, пока ты еще молод, займешься этим делом; мое же решение о ренте будет исполняться, где бы ты ни был – в какой-нибудь нишапурской келье или во главе собрания ученых, которых пригласят в обсерваторию Малик-шаха. Подумай об этом. Я не тороплю тебя, но пробуду я здесь не больше недели. Это и есть твое время.

Я с поклоном покинул приемную великого визиря, а еще через два дня сообщил ему о своем согласии стать главным звездочетом Малик-шаха. Я до сих пор не могу понять, что было в основе моего решения – открывавшиеся передо мной перспективы научных исследований или желание быть поближе к Туркан при полном понимании всей мучительной бесполезности этого приближения.

Наш караван был втрое или даже вчетверо длинней, чем тот, который двенадцать лет назад доставил меня в Бухару из Нишапура. Возглавляли и замыкали это шествие военные отряды. За головным из них следовала свита Малик-шаха и Туркан-хатун, затем в окружении своих помощников двигался великий визирь. С этой частью каравана перемещался и я, испросив себе разрешение расположиться на верблюде. Это избавляло меня от необходимости сосредоточивать свое внимание на дороге, мне не нужно было напрягаться, чтобы усидеть в седле и управлять животным, поскольку верблюд, следующий в караване, в управлении не нуждается. Мысль моя, таким образом, была свободна и, повинуясь моей воле, могла коснуться любого предмета.

С небольшого холма я оглянулся на золотую Бухару: у меня не было предчувствия того, что я покидаю этот прекрасный город навсегда. Но в одном лишь я был абсолютно уверен, что, даже вернувшись когда-нибудь сюда, я уже никогда не найду здесь свое счастье.

Одну из остановок на ночлег в пути наш караван совершил в моем Нишапуре. Выглядел он не так нарядно, как Бухара, но это была моя родина, и мое сердце не находило изъянов в этом городе. В мечети я узнал, что мои мать и сестра вернулись сюда из Мазендерана37, и узнал, где находится их дом. Дом этот, приобретенный на щедрые дары покойного хакана Ибрахима, был уютен и довольно просторен. Увидев его, я представил себе, как я бы мог здесь спокойно жить и работать на ренту Низама ал-Мулка, и пожалел, что принял его назначение. Но отказаться от него я уже не мог.

Моя мать сильно постарела, и по тому, как она всматривалась в меня, я понял, что у нее плохо со зрением. Сестра же превратилась в девушку – я бы не сказал, что очень красивую, но что-то в ее облике было такое, что останавливало взгляд. Они обе повисли на мне, не выпуская моих рук, и Аиша все время приговаривала:

– Какой же ты красивый! Какой красивый!

Мне было приятно. Я давно уже не слышал таких слов. Правда, я читал их в глазах Туркан, когда она ждала меня нагая, в страстном томлении.

Нишапур мы покинули на рассвете следующего дня, и путь мой на этот раз лежал на запад. Караван шел ровной долиной, и скоро можно было только догадываться о существовании красивого зеленого города где-то там, позади, у подножия Маадских гор.

Двигаясь на запад, наш караван обходил южные границы мертвой соляной пустыни. Казалось, любая жизнь покинула эти места. Но это, конечно, было не так. Острый глаз хоть и с трудом, но мог заметить на растрескавшейся почве какое-то движение: то над камнем поднималась слившаяся с ним мордочка ящерицы, то, напуганные шествием каравана, спешили в свои норы желтые змеи.

Я, покачиваясь на верблюде, перебирал в памяти, что я в своей жизни слышал и читал об Исфахане. В некоторых сочинениях наших старинных писателей говорилось о том, что этот город, называвшийся древними Аспадана, был основан иудеями, когда они еще были народом Аллаха38, и их за веру в Него жестоко преследовал языческий тиран Навуходоносор. Там же было сказано и о том, что, после того как иудеи смогли вернуться в Ханаан, город этот полюбил и всячески украшал Зу-л-Карнайн39. Но потом этот город выделили из прочих своих городов цари Ирана. Помню, что я задремал среди этих размышлений, а когда проснулся, увидел, что все вокруг стало меняться: появились зеленые островки травы и деревья, становившиеся все выше и выше по мере нашего продвижения. Ощущалось присутствие реки, и, действительно, вскоре в стороне от караванного пути промелькнула узкая блестящая лента водной глади. Я уже знал от опытных проводников, что главным признаком приближения к Исфахану станет выход каравана к реке Заендеруд.