Вторая дверь изъ вестибюля вела въ корридоръ, изъ котораго, съ лѣвой стороны, можно было пройти въ двѣ комнаты — одну большую съ двумя окнами, и рядомъ другую поменьше — та и другая выходили окнами на дворовый садикъ. Комнаты эти занимала моя мать: въ большой она жила сама, а въ смежной, небольшой, обитала ея вѣрная прислуга Ольга Никифоровна. За ними шла внутренняя винтовая металлическая лѣстница, которая вела въ верхній этажъ.
Далѣе по корридору вправо были расположены т. н. „запасныя” комнаты, которыя впослѣдствіи были превращены въ спальню и классную комнату для сына Александра. Рядомъ съ ними, по направленію во дворъ, была контора съ особымъ наружнымъ ходомъ, вслѣдъ за которой шли комнаты для женской прислуги, лакея и семьи повара. Въ самомъ же концѣ корридора находилась обширная кухня со всѣми необходимыми удобствами, на которыя Щербачевъ, любившій самъ сладко покушать, обратилъ особое вниманіе. Около кухни, имѣвшей наружную дверь во дворъ, шла третья домовая лѣстница — каменная, соединявшая всѣ три этажа, считая подвальный.
Парадный вестибюль въ глубинѣ заканчивался мраморной широкой лѣстницей, упиравшейся въ видѣ площадки въ большое красивое окно въ дубовомъ солидномъ переплетѣ съ видомъ на садъ, дворъ и службы. Съ означенной площадки лѣстница раздваивалась и подымалась такимъ образомъ до бельэтажа, образуя верхнюю площадку, съ которой входъ былъ прямо въ залу. Дальше была бильярдная, гдѣ все, начиная съ обоевъ, арматуры и кончая самимъ бильярдомъ, было въ стилѣ своеобразно-красиваго модерна въ темно-бордовыхъ тонахъ. По всей комнатѣ, вдоль стѣнъ, стояли различныхъ формъ и назначенія столики для картъ и для шахматной игры съ креслами. Лучше всего былъ самъ бильярдъ, спеціально сдѣланный для нашего дома извѣстнымъ Фрейбергомъ, изъ темнаго орѣховаго дерева съ рѣзьбой и очертаніями въ соотвѣтствіи со стилемъ остальной обстановки. Не мало сраженій на нашемъ бильярдѣ происходило въ обстановкѣ, исключительно благопріятной для утоленія жажды.
Столовая была отдѣлана въ готическомъ стилѣ съ лѣпнымъ, художественно украшеннымъ потолкомъ и вышла удивительно красивой и, вмѣстѣ съ тѣмъ, чрезвычайно уютной. Устраивая ее, я не предполагалъ, что мнѣ когда-либо придется быть Губернскимъ Предводителемъ и принимать въ ней много народа. Въ ней умѣщалось за столомъ до 24 персонъ, а во время званыхъ вечеровъ приходилось разставлять для ужина дополнительные столы въ сосѣднихъ комнатахъ.
Хороша была наша столовая днемъ, но еще эффектнѣе она казалась при вечернемъ освѣщеніи, когда разставленный по всѣмъ полкамъ и шкафамъ хрусталь, фарфоръ и художественное серебро, вперемежку съ призовыми кубками, рельефно выдѣлялись на темномъ фонѣ.
Рядомъ со столовой была буфетная съ подъемнымъ аппаратомъ, по которому подавались кушанья снизу изъ кухни.
По переднему фасаду дома расположенъ былъ рядъ комнатъ: зала, съ обѣихъ сторонъ которой примыкали двѣ гостиныя — одна была сравнительно небольшой, съ выходившей на обширную террасу стеклянной дверью вмѣсто окна; другая — большая, высокая комната съ двумя окнами на улицу и стеклянной дверью для выхода на примыкавшій къ ней крытый балконъ.
Огромная зала была отдѣлана въ строгомъ стилѣ „Ампиръ”; общій тонъ былъ палевый съ еле замѣтной позолотой. Все въ ней было парадно и красиво. Стильная мебель, — характерные, съ овальными сплошными спинками и ручками диваны, легкія банкетки, кресла и изящные стулья были изъ свѣтлаго клена съ позолотой и обивкой изъ палеваго оттѣнка шелковой матеріи съ золотымъ узоромъ строгаго стильнаго рисунка. Въ углу стоялъ передъ однимъ изъ дивановъ около окна большой круглый столъ изъ розоватаго мрамора, надъ которымъ висѣла картина Судковскаго, а у внутренней стѣны находился рояль Блютнера, спеціально заказанный мною для нашей залы, изъ того же бѣлаго клена. Надъ нимъ висѣла картина Лагоріо съ Венеціанскимъ видомъ. Чрезвычайно красивыми казались сами стѣны, съ глянцевитымъ, подъ розоватый мраморъ, „стюккомъ” и стильными колоннами.
Малая, т. н. „угловая” гостиная была вся отдѣлана въ стилѣ Людовика XV.
Другая гостиная — большая, служившая вмѣстѣ съ тѣмъ моей женѣ будуаромъ, была выдержана въ стилѣ Людовика XVI. Благодаря мастерству и природному таланту архитектора Щербачева, недаромъ бывшаго одимъ изъ любимѣйшихъ учениковъ академика Бенуа, будуаръ этотъ въ общемъ имѣлъ чрезвычайно парадный, красивый и уютный видъ. Онъ былъ отдѣланъ весь въ розоватыхъ тонахъ, — въ особенности хороши были обои (изъ Парижа полученные), шелковистаго вида съ тонкими гирляндами небольшихъ розочекъ. Много въ этой гостиной-будуарѣ въ свое время перебывало на пріемахъ у Губернской Предводительши разнаго рода гостей и добрыхъ знакомыхъ. Немало порѣзвилась въ этой комнатѣ и дѣтвора — своя и чужая...
Изъ залы былъ выходъ на балконъ. На бумагѣ рѣшительно невозможно пересказать всю красоту этого балкона и описать тотъ исключительный по живописности видъ, который раскрывался передъ нимъ на огромную ширь Волги, съ проходившими по ней безчисленными пароходами, и на всю ея зарѣчную Жигулевскую темно-гористую даль. Пріятно было, сидя на этомъ балконѣ, любоваться расположеннымъ на противоположномъ Волжскомъ берегу Рождественскимъ имѣніемъ, столь дорогимъ для насъ съ Анютой по воспоминаніямъ. Даже осязать руками, всѣ эти балюстрады, колонны и стѣны, сложенныя изъ камня Рождественскихъ же Жигулей...
Много этотъ балконъ за нашу самарскую жизнь перевидалъ всяческаго народа, не мало слышалъ онъ всевозможныхъ бесѣдъ. Съ балкономъ этимъ связаны у меня и другія воспоминанія.
Въ смутные дни революціоннаго октября 1905 года я игралъ со своей милой дѣтворой наверх въ залѣ, и вышелъ на балконъ отдохнуть и освѣжиться. Не успѣлъ я встать у одной изъ боковыхъ колоннъ, какъ послышались изъ сосѣдняго Струковскаго сада одинъ за другимъ три выстрѣла. Пули просвистѣли мимо меня. Я отошелъ, перекрестился, вернулся къ своимъ ребятишкамъ и съ особой радостью поднялъ съ гіими забавную возню. Могло бы быть хуже! Это могло кончиться трагически. Встаетъ въ памяти и водевиль въ связи все съ той же революціонной эпохой 1905—1906 г. г. Въ поздній лѣтній вечеръ 1906 года, послѣ одного изъ засѣданій, сидѣла наша предводительская кампанія на томъ же балконѣ. Несмотря на царствовавшій въ то время въ Самарѣ терроръ, жертвами котораго только что пали нашъ губернаторъ Блокъ и жандармскій полковникъ Бобровъ, мы — предводители, держали себя бодро. Тревожная обстановка лишь содѣйствовала нашему большему сближенію и служебной дружбѣ. Была чудная ночь. Засидѣлись мы на балконѣ, бесѣдовали и угощались крюшономъ, который дѣлали сами, отпустивъ за позднимъ временемъ прислугу. Кто-то изъ насъ выкинулъ съ балкона на улицу плохой апельсинъ. Занималась утренняя заря. Пора было расходиться. И вдругъ съ нашего балкона увидали мы кучку городовыхъ, осторожно, не безъ опаски подкрадывавшихся къ лежавшему на улицѣ небольшому кругленькому предмету. Видимо ихъ служебное вниманіе привлекъ нашъ гнилой апельсинъ. Надо впрочемъ оговориться, что въ описываемое время на меня то и дѣло готовились покушенія, о чемъ, само собой, знала мѣстная полиція, чѣмъ и объясняется ея служебное рвеніе.
