— А дальнейшее вам тоже должно быть попятно, Владимир Аркадьевич… Я около дыры той не пришел еще в сознание, а тут рядом со мной оказался директор синьор Казацца во фраке, тоже бледный от переживаний, никак не пойму, что он требует от меня… Потом только дошло — уговаривал меня пойти на сцену и поблагодарить публику. А по дороге я встретил толстенького портье, который восторженно приплясывал и орал мне вдогонку, что он был прав, предрекая мне такой успех… Помню, стоя у рампы, я видел огромный зал, белые пятна лиц, плечи женщин, блеск драгоценностей и тысячи рук, бившихся в зале. Такого энтузиазма публики, Владимир Аркадьевич, никогда я еще не наблюдал.
— Ну а дальше? — спросил Владимир Аркадьевич.
— Дальше петь было легче, но после напряжения в «Прологе» я чувствовал себя обессиленным, нервы упали. Но весь спектакль прошел с большим успехом. Я все-таки ждал каких-то выходок со стороны клакеров, обиженных мною… Вы слышали об этом?
— Да, я читал газеты, знаю о вашем смелом поступке, но другого от вас и не ожидал. Слава Богу, у нас этой мрази нет. Ну, перекупщики, спекулянты есть, конечно, но вот такой организованной клаки, как здесь… — Теляковский задумался.
— Я спросил у одного знакомого артиста: почему, дескать, клака не отомстила господину Шаляпину?.. Как можно, говорит, освистать такого артиста, пусть бы попробовали, их тут же вышвырнули бы вон, а потом клакеры — тоже итальянцы, а все итальянцы любят талантливых артистов… — сказал Дорошевич.
— Да, ни одного свистка, ни шипения. Я спрашивал об этом, Влас Михайлович. Мне то же самое ответили: и клакеры в Италии любят искусство, как всякая остальная публика. Так что видите, Владимир Аркадьевич, я и клакерам понравился.
— Вы, может, не поверите, Федор Иванович, как я беспокоился за вас… Ну, что вы артист, тут и говорить нечего, сами знаете, и этими заверениями я вас, надеюсь, не испорчу. Но, думаю, всякое бывает. Дай-ка заеду в Милан, узнаю. Хоть и времени вовсе нет.
— Спасибо, Владимир Аркадьевич! — растроганно сказал Шаляпин. — Мне так дорого ваше внимание.
— Ведь как бывает… Столько порой случайностей могут помешать артисту выступить на сцене, как он только может… Вот, вспоминаю, в прошлом году был такой курьезный случай. Пригласили в Мариинский театр на гастроли известную балерину Гримальди, заключили контракт, все как полагается. Но когда она вздумала репетировать «Тщетную предосторожность», обозначенную в контракте, Кшесинская заявила: «Не дам, мой балет». Ну, вы представляете, кто такая Кшесинская?
— Еще бы! — воскликнул Шаляпин. — Она чуть ли не со всеми великими князьями…
— Тсс, Федор Иванович! Не будем вдаваться в подробности альковных сплетен… Я не об этом. Главное, что в театре переполох… Начались телефоны, разговоры, телеграммы. Бедный князь Вяземский метался туда-сюда. Наконец шлет министру двора шифрованную телеграмму в Данию, где тот находился в это время при государе. Дело было секретное, как видите, особой государственной важности. И что же? Получает такой ответ: «Так как балет этот Кшесинской, то за ней его и оставить». Я рассказал об этом к тому, чтобы показать, в каких положениях может оказаться гастролер в чужой стране. Всякое могут выкинуть местные знаменитости… Разве в Милане не было известного артиста, который бы с удовольствием спел Мефистофеля?
— Сколько угодно! — воскликнул Дорошевич. — Вы не можете представить, Владимир Аркадьевич, как все эти Мефистофели шипели в Галерее, собираясь кучками, прослышав о том, что на роль Мефистофеля пригласили какого-то русского артиста Шаляпина… Никогда не слышали о таком, а ему отвалили пятнадцать тысяч франков за десять гарантированных спектаклей… Их ярость была неподдельной, стоило на них в это время посмотреть. «Пятнадцать тысяч франков за какие-нибудь десять дней!» — чуть не плача от горя, кричали эти Мефистофели…
— А сейчас, должен заметить, отношение ко мне директора и артистов просто чудесное, они так радостно, так дружески поздравляли меня, что я был тронут до глубины души. И с рабочими у меня чудесные отношения, подходят и запросто начинают разбирать все достоинства и недостатки спектакля. Просто поразительный народ, эти итальянцы!
— Ну, Федор Иванович, вы не видели, что творилось в фойе во время антрактов… Все фойе было полно фрачниками в позах Мефистофеля, фрачниками с жестами Мефистофеля, фрачниками с мефистофельскими гримасами! Зрелище едва ли не самое курьезное в мире, — рассказывал Дорошевич.
— Я ж вам говорил, что два портье, простых портье, а говорят о музыке будто два профессора, — вспомнил Шаляпин своих друзей-итальянцев.
— Да, в этом, пожалуй, итальянцы ни с кем не сравнимы. Каждый горячо обсуждал, как была произнесена та или другая фраза, увлекались при этом настолько, что все забывали, отчаянно гримасничали, повторяли позы и жесты Мефистофеля… Простой офицер берсальеров разбирает ноту за нотой, словно генерал Кюи… Слушал я их во время антрактов и дивился: будто весь театр наполнен сверху донизу одними музыкальными критиками…
— Поразительно музыкальный парод, с ними и легко и тяжело одновременно, уж тут нельзя жалеть себя и петь вполсилы, — сказал Шаляпин.
— Вы, Федор Иванович, и не умеете вполсилы-то. — Довольный Теляковский воспользовался случаем, чтобы похвалить своего любимца за удачу в Милане. — Работник вы отменный.
— Пожалуй, вы правы, тридцать репетиций за пятнадцать дней — это каторжный труд, поверьте, никогда я так не работал, как здесь, — без тени хвастовства говорил Шаляпин. — Все думают, как легко все мне достается… Ничего подобного! Порой тянет погулять, повеселиться в беззаботной компании друзей. Бывало, и немало выпито, и без толку потеряно время, а потом трезвеешь в испуге и отдаешь роли все свои силы. Ненавижу отвратительное русское «авось»… Только работа и спасает меня… Вот и сейчас, казалось бы, могу сказать себе: «Теперь, Федор, поспи-ка после столь блестящего успеха в Милане…» Но мне некогда спать — надо мне в дальнейший путь!
— Именно, Федор Иванович, как только вернетесь в Москву, вам сразу же надлежит включиться в репетиции «Бориса Годунова», без вас они уже начались, по вашей просьбе мы возобновляем оперу Мусоргского, — напомнил Теляковский.
— Да, но ведь в старой постановке со старыми костюмами?
— Что можно сделать за столь короткий срок, сделаем, но вы, Федор Иванович, не обессудьте… От вас многое будет зависеть, а уж потом поставим по вашим предложениям. Может, вы возьметесь за постановку оперы? Из вас хороший бы режиссер получился, вы умеете показывать и втолковывать артистам смысл произведения.
