(Там же. Стр. 88–89)
Более всего тут изумляет, что Набоков – по мысли Солженицына – «уклонился от России», не стал писать о гибели её – КАК И БУНИН!
По отношению к Набокову это утверждение тоже несправедливо. Но Бунин тут совсем уж ни при чем. Как-никак он написал «Окаянные дни». Да и потом, до конца дней своих только и делал, что вспоминал Россию, жил ею.
Упрекать Набокова в равнодушии к гибели России тоже не стоило бы. Затрагивая эту тему, нельзя не вспомнить одно из самых пронзительных его стихотворений:
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат...
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг.
Это стихотворение Набоков написал в Берлине, в 1927 году. (Напечатано в газете «Руль» 8 января 1928).
Спустя три года то, чего так хотело, к чему так рвалось сердце поэта, осуществил герой его романа «Подвиг». То, что у автора лирического стихотворения было мгновенным душевным порывом, у героя его романа стало поступком.
Автобиографизм романного сюжета даже слегка заострён. Мартын Эдельвейс – в отличие от автора романа наполовину швейцарец. И эмигрантская судьба его гораздо благополучнее набоковской. Во всяком случае, покров «благополучного изгнанья», от которого так легко отказывается Мартын, гораздо прочнее и надежнее, чем тот, которым готов (только готов!) пожертвовать лирический герой стихотворения. Но обоими движет один и тот же душевный порыв.
Кто-то из критиков этого набоковского романа заметил, что с таким же успехом его герой мог бы отправиться и в Полинезию.
Нет, ни в какую Полинезию он не отправился бы ни при какой погоде. Ему нужна была Россия. Только она одна.
Может быть, Солженицын просто не знал этого пронзительного набоковского стихотворения? Может быть, и так. Но «Подвиг» – один из самых знаменитых (и лучших) русских его романов – не знать он не мог.
Всё это я к тому, что претензии Александра Исаевича к Бунину и Набокову были вызваны не тем, что они не писали о России, а тем, что писали они НЕ ТО, И НЕ ТАК, как – по его понятиям – им НАДО БЫЛО О НЕЙ ПИСАТЬ.
Всё дело тут именно в этом. В том, что он лучше, чем они (не только они, а все вокруг, кого ни возьми), ЗНАЕТ, КАК НАДО.
В конце 90-х в «Новом мире» Солженицын начал публиковать свои заметки о читавшихся им в свое время произведениях разных писателей. И тут выяснилось, что читал он их – не только современников, но и классиков, – с карандашом в руке. И никого из них – даже Чехова! – не пощадил этот его редакторский карандаш.
Для начала приведу самые невинные из этих его редакторских замечаний:
...
...употреблены в авторской речи слова не в фоне с персонажами, с повествованием...
А слов исконных, корневых, ярких русских – у Чехова почти не бывает (от южного детства?)...
Опять выпадение из языкового фона... И опять же – ни единого коренного русского слова, а ведь тут – как бы уместно!..
«Кошмар» (1885). Невольно сопоставляю этот рассказ с «Архиереем». На 16 лет раньше того написан, а насколько жизненней взята церковная проблема, в её современном положении. И еще было бы значительней, если бы весь рассказ и был посвящён ей, не вставил бы Чехов, совсем отвлекающее, этот эпизод с докторшей, полощущей белье... (Александр Солженицын. Окунаясь в Чехова. Из «Литературной коллекции». «Новый мир», 1998, № 10)
Если первые два замечания ещё можно – с грехом пополам – счесть личными, субъективными, чисто вкусовыми, то в третьем, относящемся к чеховскому рассказу «Кошмар», уже отчётливо проступают стереотипы мышления именно советского редактора, твёрдо стоящего на платформе социалистического реализма («...взята церковная проблема в её современном положении...»).
Дальше – больше:
...
«Мужики» (1897). Чехова с годами всё больше тянуло не на короткие стройные рассказы – а на повести. Таковы и «Мужики». Даже это и не повесть – а цепь несвязанных эпизодов, сбор очерков...
Весь этот сбор очерков претендует на суммарное суждение о русской деревне, – и тут Чехов впадает (как и Горький, как за ними и Бунин) в ошибку слепоты: остаётся непонятным: кто же кормит Россию? и на чём изобильная Россия стоит? Чехов истрачивает талант если не в ложном (нет, не в ложном), то в искривлённом направлении. Упускается – тот глубокий смысл труда и живой интерес к труду , который и держит крестьянство духовно, и веками.
(Там же)
Но и это ещё только цветочки.
В полной мере кровное родство – даже тождество – солженицынской эстетики с эстетикой соцреализма открывается нам, когда дело доходит до его размышлений о вскользь уже упомянутом им чеховском рассказе «Архиерей». Тут он уже, как выразился бы в этом случае Зощенко, развернул свою идеологию в полном объёме:
...
«Архиерей» (1902). Из самых поздних рассказов Чехова и считается его шедевром. Но меня – всегда это удивляло, я никак не вижу тут шедевра.
Не понимаю – смысла выбора главного персонажа. Архиерей? – тогда всё-таки это не может не быть и рассказ о Церкви?
Есть. Церковная служба, несколько раз. С теплом – к виду службы, к звону, как уже мало принято было в русской литературе в то время. И даже – с верным ощущением её вневременности («Казалось, что это всё те же люди, что были тогда в детстве и в юности, что они всё те же будут каждый год»). И службы особенные – Страстной недели и на фоне весёлой весны. Это – хорошо.
Но всё это можно было дать – и от священника, от дьякона, и просто от прихожанина. Зачем понадобился архиерей, да ещё развитой (ли)? Так, может, автор хочет хоть как-то коснуться изнутри – кричащих, больных (и губящих Россию) проблем русской православной Церкви? Её бюрократическая колея, так видная архиерею? господство над ней государственной власти? обер-прокурора над Синодом, без обер-прокурора невозможна даже хиротония епископа? А епископ не свободен у себя в епархии – ни в назначениях-увольнениях, ни в открытии приходов. Да епископом вертят чиновники синодальной канцелярии, да даже епархиальной. И – возможен ли сильный епископ при этой системе? И беспрерывное перемещение епископов с кафедры на кафедру, и тем большая роль чиновников консисторских? – Во всей этой недостойности – возможна ли разумная, твёрдая и спасительная для верующей массы роль епископа?
