– Так мы скоро увидимся в Ливадии?
– Если получу на это приказание, – ответил Милютин.
– Стало быть, ты сам не желаешь этого?
– Нет, государь, но я не считаю себя вправе явиться без приказания.
– Ну, так я приказываю, – улыбнулся император.
А прощаясь, еще раз напомнил Милютину:
– Так до Ливадии.
Уходя от императора, Дмитрий Алексеевич с досадой думал: «Как понять императора? То ли он полностью согласился с моими объяснениями относительно прежней пошлой дребедени князя Барятинского, то ли еще что-то затаил и ждет случая мне это объявить. Во всяком случае не могу понять, как согласовать это любезное приглашение в Ливадию с нежеланием иметь меня в свите во время смотров, которые он проводит по дороге в Крым? А ведь я должен отложить свой выезд из Петербурга недели на две для того только, чтобы не ехать по следам государя и не подать повода к толкам о моем странном положении».
А вернувшись из отпуска, снова окунулся в привычную работу, от которой постоянно отвлекали бесчисленные заседания, особенно последние заседания о воинской повинности, которые наконец-то завершились, как ни старался граф Шувалов и граф Толстой испортить постановление о воинской повинности своими вздорными и прихотливыми предложениями. Важную роль играл в ходе обсуждения великий князь Константин Николаевич, который чаще всего поддерживал позицию Военного министерства, а потому вскоре и все статьи были приняты и отправлены Александру Второму.
Александр Второй, прочитав Постановление о воинской повинности, в присутствии цесаревича наследника, великого князя Константина Николаевича, адмирала Краббе, государственного секретаря Сольского, военного министра Милютина, проект манифеста о воинской повинности одобрил, но тут же с недовольством сказал:
– Дай Бог, чтобы так было! Вот увидите сами, сегодня же вам покажется, что не все так думают, как вы…
Отпустив Краббе и Сольского, император уточнил свою позицию:
– Есть сильная оппозиция новому закону. Многие пугаются, видят в нем демократизацию армии. Вы сами знаете, кто ваши противники. А более всех кричат бабы…
Вновь возвращаемся к дневнику Милютина, в котором он подробно описывает свой ответ императору о влиянии тех кривотолков, которые широко распространяются в обществе: «С своей стороны я высказал прямо и откровенно, – писал Милютин 9 декабря 1873 года, – что гр. Д.А. Толстой, главный наш оппонент в Государственном совете, действует под влиянием двух побуждений: с одной стороны – влияние редакции «Московских ведомостей», поддерживающей горячую агитацию в пользу классических гимназий и исключительности права одного привилегированного сословия на высшее образование; с другой стороны – под влиянием петербургской аристократической партии, мечтающей о том, чтобы офицерское звание было исключительным достоянием дворянских родов. Государь не только выслушивал внимательно наши откровенные объяснения, но даже по временам поддакивал нам, так что можно было полагать, что он не поддается влиянию аристократической партии».
Но Дмитрий Алексеевич вовсе не предполагал, что император легко поддавался настроениям убедительно говорящих в этот момент, через час-два он слушает представителя аристократической партии и тут же согласится и с ним. И вот это легковерие, это двоедушие прочно вошло в сознание императора, которое отразилось и на его указах и решениях.
«Заседание Государственного совета было весьма оживленное и продолжительное, – писал Милютин в своем дневнике 3 декабря 1873 года. – Это был только приступ к прениям о воинской повинности. Как надобно было ожидать, главным оппонентом явился опять гр. Толстой. За несколько дней до заседания он разослал членам Государственного совета длиннейшую записку, в которой развивает новые свои затеи по вопросу о льготах по образованию. Записка эта переполнена самыми натянутыми справками, извращенными цитатами, подтасованными цифрами и невозможными предположениями. Говорят, что она составлена и привезена из Москвы Катковым. В заседании сегодня гр. Толстой оказался крайне слабым; как будто с самого начала он чувствовал нетвердую под собою почву. Поддерживали его немногие, и, к удивлению, он заметно искал благовидного пути к отступлению. Вел. кн. Константин Николаевич хорошо повел дело; он разделил спорные вопросы так, что одна половина их (именно о льготах для поступающих по жребию) решилась без разногласия, и гр. Толстой уступил безусловно. Мы же сделали ему самые неважные уступки. Казалось, он сам был доволен, что высвободился из хаоса, в который затесался. Многие из членов громко подсмеивались над тем, что два министра обменялись ролями: министр народного просвещения как будто только и заботился о лучшем составе армии и в особенности корпуса офицеров, жертвуя с самоотвержением всеми выгодами просвещения и другими интересами государственными; военный же министр защищал народное просвещение и высшее образование. Мало того: шеф жандармов, стоящий во главе аристократической партии, клонил к тому, чтобы вся высшая и образованная молодежь поголовно была привлечена к военной службе и чтобы в случае войны легла целиком на поле битвы; представитель же военного ведомства защищал эту бедную молодежь и желал сохранить ее для разных поприщ гражданской деятельности. Такая перестановка ролей могла бы показаться непостижимой загадкой для всякого, не посвященного в закулисную игру и замаскированные замыслы наших ториев».
Год завершался, план утвердить Постановление о воинской повинности срывался, а буря прений все еще продолжалась. Особые прения развернулись вокруг вопроса о вольноопределяющихся. Аристократическая партия собралась у графа Шувалова в составе графа Палена, Валуева, Тимашева, графа Толстого, приглашены на совещание были Катков и Победоносцев. Милютин давно обратил внимание, что цесаревич холодно относится к нему и его военным реформам, а потому пришел и Победоносцев, бывший его наставник и учитель. И вот на очередном совещании Государственного совета опять начались прения. Выступают граф Толстой, граф Строганов, к удивлению Милютина в полемику вступает Победоносцев и произносит длиннейшую речь о сословных правах, поднимает знамя дворянских привилегий, офицерами могут быть только дворяне, вопрос решает уже не уровень образования, а дворянская порода… Милютин был поражен этой щекотливой позицией, которая возникла очень давно и была также давно отвергнута. Великий князь Константин Николаевич умело вел заседание, по ходу заседания отверг страстную защиту дворянских привилегий, о дворянах здесь много говорилось, дворяне получили массу особых отличий, о них никто не забыл… В итоге общее голосование отвергло вопрос о сословных правах, в том числе и Победоносцев согласился с общим мнением.
