Де Голль продолжает свое заграничное путешествие в то самое время, как положение во Франции обостряется. Министры, которых он отучил действовать самостоятельно, не решаются предпринимать что-либо серьезное в его отсутствие. На нем одном держится все государство. Дебрэ, Фрэ, Фуше звонят генералу в Бухарест и просят его сократить пребывание за границей. Наконец, после долгого телефонного разговора с премьер-министром де Голль сокращает время пребывания в Румынии на 12 часов и в субботу 18 мая поздно вечером возвращается в Париж.
1968 год, май. Бастующие рабочие занимают заводы
Все члены правительства встречают его и сообщают о тревожных новостях. Генерал взбешен и обрушивается на них с потоком упреков и сарказмов: «Стоит де Голлю удалиться и все рушится!» — гневно бросает он. Но разве все начинало рушиться не в его присутствии? Затем, уже в Елисейском дворце, генерал решительно заявляет: «Надо остановить все это. Или они, или мы… Да — реформам, нет — бардаку!»
Совет министров под председательством де Голля долго решает, какие же шаги предпринять. Генерал бледен, он выглядит очень усталым и постаревшим, плечи опущены, и иногда становится заметно, как трясется его голова. Министры пространно высказывают свои взгляды на сложившуюся обстановку. Де Голль предлагает новый референдум, о котором он намерен сообщить стране в выступлении по радио и телевидению 24 мая. Некоторые министры предлагают провести лучше досрочные парламентские выборы. Президент колеблется, но все же выбирает излюбленное средство — референдум.
24 мая де Голль появился на экранах телевизоров и произнес шестиминутную речь, пожалуй, самую бесцветную, вялую, бессодержательную из всех его многочисленных речей. Она совершенно не соответствовала масштабам событий.
Он признал, что «стране угрожает паралич», и сказал, что надо предотвратить опасность ее «вовлечения в результате гражданской войны в самые отвратительные и самые разорительные авантюры». Каким образом? Путем положительного голосования на референдуме за предоставление «государству, и прежде всего его главе, полномочий для того, чтобы обеспечить обновление». О характере этого обновления судить трудно, ибо генерал ограничился самыми общими формулами. «В случае если вы ответите „нет“, — предупреждал де Голль, — само собой разумеется, что я не буду больше долго выполнять свои функции».
Французы спрашивали: куда же исчез величественный, героический пафос его многих прежних выступлений, его решительность, твердость, уверенность в себе? Он как бы сразу потерял свое красноречие, убежденность, страстность. Нет, это уже не был прежний легендарный человек действия. Разочарование, недоумение, возмущение — такова реакция на речь де Голля. «Это Ватерлоо!» — говорили многие. Когда накануне своего выступления де Голль советовался с министрами, генерал Бийот говорил, что общественность ждет от его речи появления «великого де Голля». Речь должна убедить, что «мы разрушим все Бастилии консерватизма». Ничего подобного не случилось. Напротив, все газеты, кроме голлистской «Насьон», расценили речь де Голля как признание поражения, как проявление беспомощности. «Ничего нового» — такой лейтмотив всех откликов. В передовой статье газеты «Юманите» говорилось: «На этот раз чары разрушены и притом окончательно. Человек провидения трепещет на своем пьедестале. Десять лет пребывания у власти его изменили. Теперь это всего лишь обреченный политический деятель, который маневрирует, чтобы добиться отсрочки… Глава государства дал понять, что если результаты референдума будут неблагоприятными для него, то он откажется от государственной деятельности. Браво! Но к чему ждать? Нынешнее правительство ничего не представляет. Не нужно больше ждать. Нужно уйти. Так уходите, г-н генерал, пока еще не поздно!» Впрочем, сам генерал чувствует себя в какой-то прострации. Он сознает, что его выступление не оказало никакого влияния на события, которые развиваются в прежнем, опасном направлении. В тот же день в Париже происходит новая грандиозная демонстрация и сотни тысяч людей идут с криками: «Народное правительство!», «Де Голля в отставку!» А ночью в Латинском квартале опять рвутся газовые гранаты, и снова сотни раненых и арестованных. Волнения вспыхивают непрерывно и в провинции.
Никогда в жизни де Голль еще не испытывал такого отчаяния от сознания своего бессилия. Все его прежние неудачи, все кризисы и испытания не повергали его в такое замешательство. Жан-Раймон Турну в книге «Май генерала», описывая детали событий тех дней, заключает: «Чувство горечи достигло у него крайней степени. Вся его особая французская гордость стремилась помешать тому, чтобы нация вновь стала „больным человеком“ Европы. И вот одним движением несколько бешеных из Нантерра сумели сделать то, в чем потерпели поражение специалисты психологической войны в 1958 году, создатели баррикад в 1960, бунтовщики 1961 и главари ОАС в 1962 году».
Даже в беседах с иностранными дипломатами, которых ему приходится принимать в эти тягостные для него дни, генерал неожиданно произносит странные, наводящие на размышления фразы: «Будущее не зависит от нас. Оно зависит от бога», «Ничто не может быть легким и простым в Париже…»
Сейчас генерал уверен в этом, как никогда раньше. До своего выступления 24 мая он рассчитывал, что идея референдума окажется выходом из тупика. Ведь всенародное движение, несмотря на его невероятный размах, имело роковую слабость: у него не было единого руководства. Главные оппозиционные силы — Французская коммунистическая партия и Федерация левых демократических сил, несмотря на все усилия коммунистов, так и не приняли ни общей политической программы, ни плана совместных действий. Поэтому никакой определенной альтернативы режиму Пятой республики не существовало. Не случайно 22 мая резолюция недоверия правительству не собрала в парламенте большинства. Раздробленная оппозиция совместно не могла ничего предложить Франции. Де Голль и надеялся, что референдум примут как единственный реальный выход из положения. Однако реакция оказалась столь отрицательной, что референдум сделался предметом насмешек и презрения. «Я ударил мимо цели», — говорил де Голль, отдавая себе отчет, что он сделал ошибочный, ложный ход и теперь оказался в собственной западне.
Потерпел неудачу и другой крупный тактический замысел: попытка вывести из боя главную силу противников режима — рабочий класс. Помпиду и предприниматели в течение 25 часов вели переговоры с представителями профсоюзов. Они пошли на неслыханные уступки, согласившись на серьезное повышение заработной платы и другие льготы. Зарплата самых низкооплачиваемых повышалась на 35 процентов, а в среднем — на 15. Но рабочие хорошо знали по собственному печальному опыту, что любое соглашение с правительством и хозяевами— клочок бумаги, ибо они, как всегда, быстро сведут на нет свои уступки. На собраниях рабочих крупнейших предприятий проект соглашения был с презрением отвергнут, а забастовку решили продолжать. Итак, снова удар мимо цели!
