Успех своей речи Рузвельт расценил как мандат на продолжение процесса, начатого конференциями в Москве, Тегеране, Думбартон-Оксе {96}. Переписка Рузвельта со Сталиным и Черчиллем свидетельствовала о том оптимизме, который испытывал президент в отношении шансов на получение им вотума доверия американских избирателей {97}. Отвечая Черчиллю на его озабоченную телеграмму, Рузвельт был предельно признателен: «Мое путешествие в Нью-Йорк было успешным, и дождь не принес вреда старому моряку… Я в отличной форме» {98}. И даже считаясь с возросшей опасностью снижения своей популярности из-за негативизма в отношении четвертого срока, Рузвельт ни на минуту не допускал мысли, что после 7 ноября 1944 г. (день выборов) что-то может радикально измениться в его внешнеполитических планах «обустройства мира», как выразился Г. Гопкинс. Среди них на первом месте находилась организация новой встречи «большой тройки», о необходимости которой президент настойчиво напоминал в своих посланиях Сталину и Черчиллю еще летом 1944 г. {99}. Победа на выборах и на этот раз пришла не сама собой, но это была победа над опасным противником, имя которому – раскол в обществе, сомнения и страх перед будущим. Печальный итог выборов 1920 г., когда демократы потерпели сокрушительное поражение, не повторился.
Рузвельт был в отличном настроении, несмотря на одолевшие его простуду и насморк. Вышедшая 11 ноября 1944 г. влиятельная «Чикаго трибюн» дала яркое описание встречи вернувшегося 10 ноября в Вашингтон из Гайд-Парка Рузвельта. Президента встречала толпа, насчитывавшая примерно 300 тыс. человек. Рузвельт, обращаясь к ним и сияя улыбкой, сказал, что в предсказании своей победы он ошибся на 100 голосов выборщиков (Рузвельт получил 432 голоса, Дьюи – 99). Общее число поданных за Верховного главнокомандующего голосов составило 25,6 млн человек, за его оппонента Дьюи – 22 млн. Демократы усилили свои позиции в обеих палатах конгресса. «Приятно вернуться домой», – сказал Рузвельт, но тут же оговорился. Это-де не означает, что он решил сделать Вашингтон своим постоянным местом жительства.
На последовавшей пресс-конференции его спросили, «будет ли он баллотироваться снова в 1948 г.». Рузвельт громко рассмеялся и сказал, что его уже об этом спрашивали то ли в 1936, то ли в 1940 году. Во всяком случае – «это вопрос с бородой и потому вряд ли есть смысл отвечать на него». Газета продолжала: «Нота доброго юмора, которая пронизывала конференцию, исчезла, когда журналист спросил, не получил ли он, президент, предложение о мирных переговорах с Германией. Нет, не получал, ответил он коротко. И отметил, что вопрос звучит, как допрос, предшествующий выборам» {100}.
Сразу же встал вопрос о повестке дня для новой администрации. Элеонора настаивала на приоритете внутренней политики. Франклин, ставший раздражительным в беседах с женой, отклонил предложения первой леди. Его занимали вопросы окончания войны и отношений с союзниками. Именно они были источником озабоченности.
Предложение о встрече в верхах с целью обсуждения важнейших проблем, вставших перед союзниками на заключительном этапе войны, официально было сделано Рузвельтом в послании Сталину 19 июля 1944 г. Называя «ненужными» или «скоропалительными» решения Крымской (Ялтинской) конференции, а в ряде случаев и публично предавая их анафеме, многие историки и политики на Западе объявляют эту инициативу даже «вредной». Как, однако, в действительности обстояло дело? Первое, что обращает на себя внимание, – это настойчивость, проявляемая Рузвельтом в ответ на ясно и многократно выраженное твердое намерение советского руководства укреплять боевое содружество антигитлеровской коалиции в деле организации новой встречи в верхах. За посланием 19 июля почти сразу же последовало второе, от 28 июля 1944 г., в котором президент США сообщил Сталину: «Ввиду происходящего сейчас быстрого развития военных событий я могу вполне понять трудность Вашей поездки на совещание с премьер-министром (Черчиллем. – В.М.) и со мной, но я надеюсь, что Вы будете помнить о таком совещании (подчеркнуто нами. – В.М.) и что мы сможем встретиться так скоро, как это будет возможно. Мы приближаемся ко времени принятия дальнейших стратегических решений, и такая встреча помогла бы мне во внутренних делах» {101}.
Что же в глазах Рузвельта и его политических советников делало новую встречу в верхах особо необходимой? Что повлияло на выработку общего подхода и на подготовку американской дипломатии к Ялтинской конференции? На этот счет в исторической литературе даны принципиальные ответы. Вместе с тем большое число новых важных документов по дипломатической истории антигитлеровской коалиции вообще и по истории советско-американских отношений в годы Второй мировой войны в частности проливают дополнительный свет на процесс формирования внешнеполитического курса США накануне Ялтинской конференции. Этот процесс носил весьма сложный и противоречивый характер, отражая переплетение объективных и субъективных, внутренних и внешних факторов сложившейся летом и осенью 1944 г. обстановки.
Первостепенное значение имело быстро меняющееся положение на театрах военных действий. Успешно развивалось летне-осеннее наступление Красной Армии на главном фронте Второй мировой войны. Советские войска вышли к довоенной границе с Финляндией. В июне – августе Вооруженные силы СССР провели Белорусскую операцию, одну из самых крупных во Второй мировой войне. К концу августа 1944 г. Красная Армия почти полностью изгнала оккупантов с территории Советского Союза и приступила к освобождению Польши и Румынии. Между тем проходили неделя за неделей после высадки союзников в Нормандии, а серьезного успеха англо-американские войска достичь не сумели. Лишь 25 июля, писал в своих мемуарах Д. Эйзенхауэр, «спустя семь недель после дня «Д», было начато наступление с рубежей, которые мы планировали захватить на пятый день десантирования» {102}. На Дальнем Востоке беспокойство военного и политического руководства США вызвало расширение большого наступления японцев в Китае, начатого весной 1944 г.
Сама собой напрашивалась необходимость более тесной координации военных усилий союзников и решения связанных с ними политических вопросов, включая и вопрос об участии СССР в войне против Японии. Вашингтон также все сильнее тревожила ширившаяся под руководством левых сил борьба народов Европы за свое национальное и социальное освобождение {103}. Находились горячие головы, настаивавшие на ультимативном тоне переговоров с СССР касательно открытых и тайных связей Москвы с левым подпольем. Президенту осенью 1944 г. пришлось выслушать своеобразное внушение со стороны примыкавшего ранее к линии «военного просоветизма» генерала Дж. Маршалла, развивавшего в беседах с ним идеи «американского превосходства» и заключения мира на американских условиях и без существенных уступок русским {104}.
