Сама собой напрашивалась необходимость более тесной координации военных усилий союзников и решения связанных с ними политических вопросов, включая и вопрос об участии СССР в войне против Японии. Вашингтон также все сильнее тревожила ширившаяся под руководством левых сил борьба народов Европы за свое национальное и социальное освобождение {103}. Находились горячие головы, настаивавшие на ультимативном тоне переговоров с СССР касательно открытых и тайных связей Москвы с левым подпольем. Президенту осенью 1944 г. пришлось выслушать своеобразное внушение со стороны примыкавшего ранее к линии «военного просоветизма» генерала Дж. Маршалла, развивавшего в беседах с ним идеи «американского превосходства» и заключения мира на американских условиях и без существенных уступок русским {104}.
Изменение позиции генерала Маршалла, склонившегося разделить мнение о подчинении военной стратегии США планам в духе Pax Americana, произошло много раньше. Красноречивое свидетельство тому – подготовленный Маршаллом в начале марта 1944 г. меморандум для президента, озаглавленный «Анализ ситуации на русском фронте» {105}. В нем особое внимание уделялось наступлению советских войск на юго-западном направлении, которое называлось «стремительным и впечатляющим» {106}, но одновременно ставился вопрос о «сдерживании» продвижения Красной Армии путем сокращения поставок по ленд-лизу. Крайне желательной Маршалл считал приостановку советского наступления «на границе 1941 г.» и вступления советских войск на территорию Германии. Нельзя считать также случайным появление осенью и зимой 1944 г. на страницах ведущего военного вестника США серии недружественных к СССР статей, которые вызвали серьезное беспокойство в близких к президенту кругах {107}.
Покушение на Гитлера 20 июля 1944 г. и секретная информация о демократических убеждениях ряда главных его участников (включая прежде всего полковника фон Штауфенберга), полученная Объединенным комитетом начальников штабов от резидентов Управления стратегических служб в Швейцарии, усиливали заинтересованность военных руководителей США в установлении контактов с оппозиционными Гитлеру генералами вермахта, придерживающимися «более консервативной» линии и склоняющимися к сепаратному миру с западными союзниками на условиях их разрыва с Советским Союзом и предотвращения «большевизации Европы». Сам Гитлер серьезно размышлял о принуждении США и Англии к переговорам о мире путем применения «чудо-оружия».
В конце декабря 1944 г. высшие военные чины США были уведомлены руководством УСС об имевших место в Швейцарии тайных встречах между британским генеральным консулом в Цюрихе Эриком Кейблом и германским консулом в Лугано Константином фон Нейратом на предмет организации переговоров между представителями западных союзников и высших чинов СС генералами Харстером и Вольфом. Сообщалось также и о зондаже германского посольства в Ватикане, пытавшегося использовать высшую иерархию Католической церкви для склонения Вашингтона и Лондона к сепаратному миру, и о переходе линии фронта во Франции агентом СД и сделанных им англичанам предложениях о «компромиссном мире». Генерал Маршалл и его непосредственные подчиненные, посвященные в эту закулисную работу спецслужб США и Англии, относились к ней со всей серьезностью, просчитывая альтернативные варианты своих собственных действий на случай такого поворота событий, при котором могло произойти резкое ухудшение советско-американских отношений и даже распад коалиции.
Значительное влияние на активизацию сил, противодействующих укреплению советско-американских отношений, оказывала английская дипломатия, полнее всего в период подготовки Ялтинской конференции олицетворявшая линию на ослабление коалиционных усилий союзников в военной и политической областях и на ревизию ранее согласованных решений {108}. Участившиеся выпады Черчилля в отношении намерений СССР в европейских делах и в вопросах военной стратегии с восторгом подхватывались антирузвельтовской прессой США, отравляя, по мнению Г. Гопкинса, тот климат сотрудничества ведущих держав в антигитлеровской коалиции, который надлежало сохранять во имя будущего {109}. «Особое мнение» Черчилля по поводу того, как вести дело со Сталиным, сказалось и на результатах работы 2-й Квебекской конференции. «Рузвельт, – пишет в связи с этим Р. Даллек, – не остался индифферентным к страхам Черчилля в отношении России» {110}. Одним из следствий этого была перестановка в верхнем эшелоне дипломатической службы. После проведенных Рузвельтом осенью 1944 г. изменений в руководящем составе госдепартамента заметно увеличилась роль таких деятелей, как А. Бирл, Дж. Грю, не скрывавших сомнений в отношении намерений Сталина, а также Джеймса Бирнса, горячего сторонника «нового курса», но близко стоящего к иерархам Католической церкви. В запальчивости Элеонора Рузвельт написала в письме мужу, что в случае прихода к власти его соперника – республиканца Дьюи тот провел бы точно такие же перемещения в руководстве внешнеполитического ведомства {111}. Возможно, это сравнение несколько хромало, но как президент мог полагаться на вновь назначенных чиновников, встреченных возгласами одобрения со стороны враждебно настроенной к нему прессы, супруга президента вправе была считать загадкой.
Заметно возросло давление на Белый дом со стороны республиканского крыла конгресса, открыто осуждавшего советские «интриги в Италии, Югославии и Греции» и неизменно предлагавшего рассматривать Советский Союз в качестве потенциального врага. Именно в этот период в пользу отказа от «уступок» в отношениях с СССР начинают высказываться в своих посланиях в Белый дом и посол США в Москве А. Гарриман, советник-посланник Дж. Кеннан и глава военной миссии США генерал Дж. Дин {112}. Оставаясь «своим собственным государственным секретарем», обычно строго ограждавший свои планы от вторжения даже самых близких лиц из своего окружения, Рузвельт тем не менее не обходил вниманием подобные «предостережения», хотя и полагал, что советская система не утратила способности к трансформации. Будущий мир он видел единым, развивающимся в духе идей, изложенных в «Атлантической хартии».
Вот почему, высказываясь в телеграмме Сталину от 28 июля 1944 г. в пользу скорейшей встречи в верхах, Рузвельт имел в виду также и важность усиления своего личного и непосредственного влияния на Сталина, полагая, что в обмен на широкое послевоенное сотрудничество ему удастся убедить «вождя» либерализовать советскую систему. Вместе с тем пристально следя за тем, как растет наступательная мощь советских войск, как ширится международное признание вклада в победу народа России над ненавистным «новым порядком» {113}, Рузвельт постепенно и не без внутренних колебаний приходил к выводу о назревшей перестройке международных отношений на основе сотрудничества стран с различным общественным строем. Это было принципиально важным в свете преобладания неоднородных тонов в идеологии обретавших самостоятельность стран Европы и колониального мира. Все чаще он соглашался с внутренними доводами: необходимой предпосылкой такой перестройки следует считать достижение согласия между главными державами коалиции в духе компромисса и равенства сторон, уважения их государственных идейных основ, что давало бы гарантию решения в будущем вопросов безопасности {114}. Реализм Рузвельта положительно сказался на итогах конференции по вопросам создания «всеобщей международной организации безопасности» в Думбартон-Оксе (21 августа–28 сентября 1944 г.), где, как известно, принцип единогласия великих держав получил свое подтверждение. В преддверии Крымской конференции это имело важное значение.
