Оге: «Я вынужден был честно признаться, что это так, и мне отдали отцовские часы после строгого предупреждения, что пользоваться подложным именем в Соединенных Штатах противозаконно».
Дипломатическая миссия Дании была единственным местом, где Боры оставались Борами. И тоже ради конспирации: там появление знаменитого копенгагенца в Вашингтоне и его разъезды по стране объяснялись подготовкой к научному сотрудничеству после войны. И даже посланник Кауфманн, высоко ценимый Рузвельтом, знал не больше других, то есть ничего. И разъезды Бора поставили бы его в тупик, узнай он их географию: кто же едет за будущими научными контактами в забытые богом края, где ни университетов, ни лабораторий, ни ученых…
Одна из таких поездок, только ознакомительных, привела мистера Бейкера и его секретаря в малолюдный район долины Теннесси, за тысячу километров на юго-запад от Вашингтона, где воздвигался фантастически-грандиозный комплекс для получения делящихся изотопов. Бор увидел город, выраставший на кустарниковых пустошах, и узнал, что его называют Собачий Выгон. А деревушка рядом называлась Счастливой Долиной. И по одну сторону дороги еще стояли глиняные побеленные мазанки, а по другую уже высились трубы и здания индустриальной панорамы. Это зрелище атомного Ок-Риджа было, по словам Oгe, «как видение из глубин новой эры».
Бора посвящали в местный фольклор. Отчего-то все вертелось вокруг темы — «не ведают, что творят». Десятки тыеяч людей, работавших на атомном гиганте, не ведали этого совершенно. Они лишь замечали, что расходуются громадная энергия и баснословные горы сырья, а готовой продукции словно бы вовсе и нет —^ иикто ее не вывозит1 Единственный журналист, допущенный генералом в Ок-Ридж, Уильям Лоуренс записывал бродившие предположения. Говорили: «Все это чудовищная афера». Или: «Готов побиться об заклад — то, что они здесь делают, можно где-нибудь в другом месте купить дешевле». Острили: «Здесь по плану миссис Рузвельт переделывают негров в белых». Мистер Бейкер-старший рассеянно слушал рассказчиков, не замечавших зловещего подтекста в своих анекдотах, и забывал улыбаться вовремя. Под сильнейшим впечатлением от увиденного он думал о своем с непостаревшей сосредоточенностью…
Конечно, то было его торжество: это ему пять лет назад, зимой 39-го, впервые открылась теоретическая необходимость всего совершавшегося здесь — разделения изотопов урана. Но теперь он мог бы чувствовать себя разве что как геолог, провидевший вулканическое горообразование в необозримом будущем и вдруг увидевший собственными глазами выросшую горную цепь! Она дышала и грозила землетрясениями. И он забыл торжествовать.
Инженерное чудо Ок-Риджа, где уран-235 отсеивали от урана-238, наделило зримой вещественностью вопрос: НО ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ?
Оге Вор: …Это видение из глубин новой эры побуждало к дальнейшим раздумьям о серьезных проблемах, перед которыми человеческому обществу предстояло стать лицом к лицу.
…Ок-Ридж называли в официальных бумагах объектом Икс. А был еще объект Игрек — где-то в двух тысячах километрах на запад от долины Теннесси. За восточными склонами Скалистых гор — в краю глубоких каньонов, индейских пуэбло и белых ранчо американского Юго-Запада.
Как случилось, что именно там был выбран район для самой секретной цитадели атомного проекта, Бор услышал еще в дороге от генерала Гроувза. В октябре 42-го генералу показал те места Роберт Оппенгеймер, назначенный главою объекта Игрек. Он знал их с детства: в отрогах горной гряды Сангре-де-Кристо у семьи «нашего Оппи» было ранчо. Он даже учился в школе-пансионате городка Лос-Аламос на высоком уединенном плато.
Лесли Гроувз: С точки зрения сохранения тайны Лос-Аламос нас вполне устраивал. Он был сильно удален от населенных районов и, кроме того, труднодоступен.
Большую часть пути генерал учил мистера Бейкера правилам поведения в замкнутом мире секретности. Этот мир был не только огорожен снаружи, но и весь перегорожен внутри. Он напоминал не укрепленный остров, а корабль, разделенный задраенными люками на непроницаемые отсеки — ради непотопляемости. Консультант при директорате Нильс Бор был из немногих, посвященных во все. Но с одними он мог разговаривать об одном, с другими — о другом, с третьими — о третьем и почти ни с кем — обо всем. Трудная это была наука для вдохновителя научной школы, где залогом успехов десятилетьями служили противоположные принципы. И первейший из них — свобода общенья и критики. Плохо совмещались искания и секретность. Бор сознавал ее неизбежность — ни крохи нацистам! Однако в отличие от генерала он еще чувствовал: она — зло. И ей противилась вся его натура.
Но генерал был непрост — он понимал это. До военных училищ и академии, в годы первой мировой войны, он успел побывать студентом Вашингтонского университета и Массачусетского технологического института. Он догадывался, с какою трудноуправляемой публикой должен иметь дело. И это стояло поперек его генеральского горла, а вместе он ясно представлял, что никто, кроме этой «высокоученой команды», атомное оружие не создаст. В разных версиях пересказывали его короткую речь, обращенную в Лос-Аламосе то ли к офицерам охраны, то ли к инженерной верхушке разраставшегося объекта Игрек:
— Послушайте, у вас будет нелегкая работа. Мы собрали здесь весьма дорогой ценой величайшую коллекцию ЧОКНУТЫХ, какой еще не видывал свет! Вам предстоит опекать их и трудиться с ними.
Генерал употребил и более крепкое выражение — «коллекция битых горшков». Бор был одним из самых битых! Гроувз убедился в этом, едва присоединил мистера Бейкера к лос-аламосской коллекции: «Через пять минут после приезда Бор говорил уже обо всем, о чем следовало молчать». Но не по забывчивости и не от профессорской рассеянности. Ощущение давнего единомыслия со всеми, кого он там встретил, было сильнее формально-правильных предупреждений. Они теряли смысл, когда ему улыбались Фриш или Пайерлс, Чэдвик или Бете, Комптон или Оппенгеймер…
Кстати, тот, кому через пять минут после приезда Бор уже высказывал все запретное, был и без того всезнающий Оппи, ибо прямо к нему — в один из стандартных деревянных домиков Лос-Аламоса — доставил генерал свое новое приобретение.
…Едва ли верен рассказ: «Генерал тактично удалился, когда старые друзья встретились вновь» (Рут Мур). Тонкости такта не были сильной стороной генерала, а Бор и Оппенгеймер к тому времени не были старыми друзьями.
Хотя их знакомство насчитывало уже почти два десятилетия, они встречались до Лос-Аламоса мимолетно. Молодой Оппи — ровесник Розенфельда, Фриша — принадлежал к числу копенгагенцев по духу, но никогда не гостил на Блегдамсвей.
