В ресторации, осушив первый бокал, Левушка оглядел Глинку испытующим взглядом:
– А ты, слышно, музыкантом стал?
– Помилуй, служу помощником секретаря в Главном управлении путей сообщения.
– А! – почему-то обрадовался Левушка. – Ну уж и достается, поди, путям сообщения от музыки?
– Нимало, служба службой…
– Не говори! Насчет «Разуверения» у тебя здорово вышло!
– Да где же ты слыхал?
– Ты Сашиного барона Дельвига знаешь? Нет? И Баратынского не знаешь? А у Дельвигов твою музыку отменно хвалили!
– Как же до них дошло? – насторожился Глинка.
– Эко удивленье! – чокаясь, отозвался Лев Сергеевич. – Ты Сашиных «Цыган» знаешь?
– Помилуй, кто же их не знает?
– Ну вот, – огорчился Лев Сергеевич, – в печати их нет, а все знают, и Саша меня анафеме предает, будто я в том виноват! Впрочем, где же искать виноватых? Люди наперебой переписывают…
Левушка снова осушил бокал.
– А хочешь, я тебе из Сашиного романа новенькое прочту?
И он стал читать, вскинув голову:
Татьяна в темноте не спит
И тихо с няней говорит:
– Не спится, няня, здесь так душно.
Открой окно да сядь ко мне.
– Что, Таня, что с тобою? – Мне скучно,
Поговорим о старине.
– О чем же, Таня? Я, бывало,
Хранила в памяти не мало
Старинных былей, небылиц…
Левушка читал нараспев, подражая старшему брату. Чем дальше шел разговор Татьяны Лариной со старухой, тем ярче обозначался голос каждой.
– А дальше?.. – спросил Глинка, когда Левушка кончил читать.
– Хватит с тебя… Шампанское за тобой?
– Разумеется! – со всей охотой подтвердил Глинка.
– Ergo, bibemus![52] – Левушка перешел на латинский стих и еще более оживился: – У меня с этой девицей Лариной конфузия вышла, и какая конфузия! Пошел я в «Полярную звезду»… Ты Рылеева знаешь?
– Давно о нем слышу, а знакомым быть не привелось.
– Душа-человек!.. – отозвался Левушка. – Дома я его не застал. Встречает меня Александр Бестужев. Тоже не знаешь?
– Отлично знаю, по службе встречаемся.
– А!.. Он самый и есть. Передаю ему стихи – их мне Саша на орехи прислал – и говорю: меньше пяти рублей ассигнациями за строчку не возьму! А разбойник Бестужев стихи в стол спрятал и говорит: «Мы бы тебе по червонцу заплатили и в «Звездочке» бы пропечатали, что платим золотом за Пушкина стихи!..» – Левушка рассмеялся: – Вот, брат, какая родомантида вышла. Поддели меня альманашники!
– А сам Александр Сергеевич ныне в Петербурге не бывает? – спросил Глинка.
– Что ты, белены объелся? – Левушка удивленно оглядел друга. – При Александре Павловиче, голубчик, Александру Сергеевичу осталось одно спеть:
И Левушка довольно верно напел из модного романса.
Глинка смущенно и радостно вспыхнул. Левушка понимал внутренний смысл «Разуверения». И это было отрадней всего…
– Слушай, Мимоза, – спросил при прощанье Лев Сергеевич, – почему ты на воскресных сходках в «Полярной звезде» не бываешь?
– Собирался я. – раздумчиво отвечал Глинка, – да все как-то недосуг было, а потом Бестужев из города отъехал…
– Да он давно вернулся, – возразил Левушка, – по воскресеньям у них весь литературный Петербург в сборе: и классики, и романтики, и неоклассики, и чорт их там разберет кто… А в общем – весь Парнас и рассудительная проза! В следующее воскресенье непременно тебя свезу!
В доме Российско-Американской компании у Синего моста, в квартире литератора и служащего компании Ореста Сомова, жил Александр Александрович Бестужев, адъютант герцога Вюртембергского.
Оставив за порогом свои адъютантские обязанности и сменив гвардейский мундир на домашний халат, Бестужев усердно трудился над корректурами и разбором статей для «Полярной звезды».
В нижнем этаже того же дома квартировал второй издатель альманаха, Кондратий Федорович Рылеев, занимавший в Российско-Американской компании должность правителя дел.
И не было ничего удивительного в том, что сюда, в дом у Синего моста, во множестве стекались люди: кто шел в Компанию, имея с нею дела по русским землям в Америке, а кто просто искал встречи с издателями знаменитого альманаха.
В воскресный день, в самом начале ноября 1825 года, около полудня в квартиру Ореста Сомова постучались Лев Пушкин и Михаил Глинка. Дверь открыл им Александр Бестужев и, дружески приветствовав постоянного посетителя, Льва Пушкина, с особой сердечностью отнесся к своему знакомцу по Путям сообщения.
– Наконец-то одолжили посещением, Михаил Иванович! – Бестужев провел гостей в свою комнату. – Прошу прощения на короткую минуту, – сказал он, возвращаясь к прерванной работе. – Сейчас спустимся к Рылееву. Там, поди, сборище уже в полном составе!..
Левушка оглядел заваленный книгами стол.
– Уже давно пора быть «Звезде» на будущий год, а коли на «Звезду» усердия нехватило, хоть бы «Звездочку» в свет выдали! И честят же вас с Рылеевым любители словесности за опоздание!
– По всей справедливости осуждают, – отвечал Бестужев, – да видишь ли, Лев, Рылеев для Компании новые прожекты сочиняет, а меня герцог своими благоглупостями истязует!
– То-то! – продолжал Левушка. – Послушать тебя, так Компания да вюртембергский немец во всем повинны. Знаем мы вас, альманашников! – Он испытующе поглядел на Бестужева и тотчас обернулся к Глинке: – Продувной народ!..
Бестужев улыбнулся: Лев Пушкин в роли обличителя показался ему забавен.
– Извольте судить, Михаил Иванович! – сказал он. – Сам Лев, казнящий леность, не дал мне закончить статью. Впрочем, нам пора!..
Хозяин отодвинул рукопись, накинул сюртук и повел гостей вниз.
В небольшой столовой у Рылеева было полно народу. Военные и штатские посетители были заняты шумной беседой и отчаянно курили трубки.
– Voilà l'isba russe![53] – шепнул Глинке Левушка, и Глинку поразило необыкновенное убранство стола: на нем стояли квашеная капуста, соленые огурцы и ржаной хлеб, а между этих отечественных яств высились графины с отечественной горячительной влагой, впрочем весьма скромные по объему.
Русский завтрак, сервировавшийся у Рылеева каждое воскресенье, проходил в полном беспорядке, как и всегда.
Глинку радушно встретил хозяин, невысокий, статный молодой человек, с очень живыми глазами. Пожав руки вновь прибывшим, Рылеев пригласил их к столу и, так как тоже был увлечен разговором, снова вернулся к своему собеседнику. То был полковник карликового роста, с удивительно добродушным выражением лица. Услышав фамилию Глинки, он недоуменно поднял глаза на вошедшего.
