На последующие представления «Вишневого сада» билеты продавались свободно. Черная комедия не нашла отклика в душе русской публики, накануне русско-японской войны охваченной ура-патриотическими настроениями. Война была объявлена 24 января, и три дня спустя японцы потопили Российский Тихоокеанский флот в районе Порт-Артура. В столь мрачной апокалиптической обстановке рецензенты увидели в пьесе политическую аллегорию: пассивное и безвольное дворянство, уничтоженное предприимчивыми плебеями. К концу Великого поста, во время гастролей в Петербурге, спектакль шел в полупустых театрах. Горький, жаждавший опубликовать пьесу в альманахе «Знание», отправил ее в набор, однако издание надолго застряло в сетях цензуры. Потребовалось немало времени, пока настроения российской публики не сменились на элегические, а Немирович-Данченко не нашел тот необходимый «кружевной» подход к трактовке пьесы, который принес ей блестящий успех в последующие, даже более тревожные годы.
Антон уже рвался из Москвы — если не на Ривьеру, то хотя бы в Крым. По случаю юбилейных торжеств Антона Чехова из всех щелей к нему полезли знакомцы прошлых лет. Ему уже было не по силам проявлять сочувствие к родным и близким. Племянник Ольги, Лева, мучился туберкулезом позвоночника: врачи прогнозировали либо скорую смерть, либо паралич. Старшая из сестер Гольден, Анастасия, лишившаяся в браке с Пушкаревым красоты, здоровья и средств к существованию, умоляла Антона выхлопотать ей пенсию. Лидия Авилова просила совета, как ей облагодетельствовать раненых солдат. Школьный учитель из Гурзуфа хотел, чтобы Антон добился разрешения от церкви на его брак с сестрой покойной жены. Клеопатра Каратыгина искала денег отправить в санаторий своего чахоточного брата.
Чехову захотелось найти себе какое-нибудь необременительное дело, и Гольцев, взяв его в «Русскую мысль» литературным редактором, стал присылать рукописи на оценку. Отложив в сторону два начатых (без сомнения, блестящих) рассказа, «Калека» и «Расстройство компенсации», Антон не без удовольствия приступил к прочтению и рецензированию прозы начинающих писателей. Четырнадцатого февраля, в тот самый день, когда Евгения Яковлевна отправилась в Крым, Ольга повезла Антона в Царицыно посмотреть приглянувшуюся ей дачу. Края эти здоровым климатом не отличались, зато дом оказался пригодным для зимнего проживания. Оттуда, из-за аварии на железной дороге, им пришлось по морозу добираться на извозчике. Услышав об этом, доктор Альтшуллер долго не мог прийти в себя от возмущения.
На следующий день Антон со Шнапом сели в скорый крымский поезд. В Севастополе их встретила Настя, горничная Евгении Яковлевны, — мать семейства отправилась домой посуху — и все вместе они пароходом поплыли в Ялту. Подружившись с дворовыми собаками и ночуя под боком у Евгении Яковлевны, Шнап гораздо быстрее своего хозяина втянулся в ялтинское житье-бытье. Дом к приезду хозяев протоплен был из рук вон плохо, и посетители предпочитали оставаться в шубах. Антону его кровать показалась холодной и жесткой, но хуже всего была Настина стряпня: «Суп, похожий на помои. И холодные, как лед, блинчики». Поездка за границу теперь представлялась Антону маловероятной — и состояние его было никуда не годное, и курс рубля из-за военных событий заметно снизился. Одинокий журавль с чеховского подворья в этот раз на зиму улетел в более теплые края. Ни единой родственной души рядом с Чеховым не было: Бунин, по описанию Ольги, «весь какой-то пергаментный», в то время был в Москве. «Вишневый сад» вслед за Антоном переместился в провинцию: его поставили в Ростове-на-Дону, затем в Таганроге (публика встретила пьесу бурным восторгом) и, наконец, 10 апреля — в Ялте, но так скверно, что Антон посреди спектакля покинул зал.
Ольга с Ваниной помощью продолжала обследовать подмосковные дачи, хотя на исходе зимы эта затея уже теряла всякий смысл. Сделки расстраивались то из-за местных природных условий, то из-за слишком высокой цены, то из-за отсутствия теплого ватерклозета. С гораздо большим успехом Ольга в конце концов вытеснила из труппы МХТа Марию Андрееву; первая по этому поводу ликовала, а вторая гневалась[594]. Ольга докладывала Антону: «Выругала всех, в том числе и меня. <…> Никто не жалеет об ее уходе, т. е. в правлении, в труппе не знаю. Что-то из этого выйдет — не произошел бы раскол в театре! Не знаю еще, что думать, что тут замешан Горький, это бесспорно»[595].
Теперь у Ольги в театре осталась всего одна соперница — жена Немировича-Данченко; впрочем, будучи по рождению баронессой Корф, она стояла прочно, как скала. За пределами МХТа тоже нашлись соперницы. В московском театре «Эрмитаж» в роли ибсеновской Норы блистала Комиссаржевская. Ольга не преминула написать Антону, что ей должно быть стыдно за свой репертуар и свою труппу. Хуже того, вслед за ней в Москву пожаловала со своим театром Лидия Яворская. Ольга язвительно сообщала мужу: «Приводит всех в ужас своей особой». Более серьезные беспокойства начались у нее после того, как ее дядьев, врача Карла и капитана Александра, отправили на Маньчжурский фронт, а брата Костю — на стройку Транссибирской железной дороги в зоне военных действий. В Москве от рака печени умер доктор Штраух: Ольга потеряла своего гинеколога и союзника в борьбе за переселение Антона в Москву. Антона военные события почти не задели: из родни лишь племянник Николай был призван в армию, да назойливый визитер Лазаревский, как секретарь военного суда, получил назначение во Владивосток. Невзирая на то что доктор Альтшуллер снова запретил Антону мыться, Ольга прислала мужу из Москвы хорошего мыла. Альтшуллер частенько навещал Чехова — больше пообщаться, чем предложить врачебную помощь, и все-таки Антон страдал от одиночества и страстно хотел заняться каким-нибудь делом, хотя сил у него оставалось все меньше. Он консультировал убитую горем Ольгину невестку, мать больного туберкулезом маленького Левы, собирал деньги на санаторий «Яузлар», занимался с рукописями будущих авторов «Русской мысли». В марте в Ялту на целый месяц приехал Александр, предчувствуя, что это последняя возможность увидеться с братом. Его сопровождали Наталья (которую Антон не видел семь лет), двенадцатилетний Миша и собака такса. Антон писал об этом Ольге: «Брат Александр трезв, добр, интересен — вообще утешает меня своим поведением. И есть надежда, что не запьет, хотя, конечно, ручаться невозможно». Маша приехала в Крым 19 марта, за ней на Пасху пожаловал Ваня — всем Чеховым стало казаться, что это их последнее семейное сборище. Не хватало лишь Миши — тот был занят устройством суворинских книжных киосков на станциях Кавказской железной дороги.
Ольга тем временем перебралась на новую квартиру — с электрическим освещением, лифтом и двумя ватерклозетами. И опять она медлила и не сообщала Антону нового адреса. Тот же строил планы на лето: он поедет в Маньчжурию военным врачом и корреспондентом. Окружающие верили в это с трудом, но его намерения были серьезны [596]. Он регулярно писал Александру Зальца и даже снабжал его табаком. Ольга отмахнулась от планов мужа как от ребячьей затеи: «А меня куда ты денешь? <…> Поудим рыбку лучше». Она все еще надеялась зачать от Антона ребенка и, сообщая о том, что актер Москвин, игравший недотепу Епиходова, стал отцом, спрашивала его: «Когда же у нас с тобой родится?!» В Светлое пасхальное воскресенье, 27 марта, Ольга опять завела об этом разговор: «А тебе ребеночка хочется? Дусик, и мне хочется. Я постараюсь».
Антон читал корректуру «Вишневого сада» для Марксова издания. С ней он тянул как мог, ожидая, что альманах «Знание» с его же пьесой пройдет наконец цензуру. Однако, получив от Антона корректуру в апреле, Маркс так быстро издал пьесу, что альманах еще до выхода потерял спрос, и Антона замучили угрызения совести.
Столичная премьера «Вишневого сада» состоялась 2 апреля. Суворин опять натравил на московской театр своих цепных псов. Буренин безапелляционно заявил в «Новом времени»: «Чехов при всем его беллетристическом таланте является драматургом не только слабым, но почти курьезным, в достаточной мере пустым, вялым, однообразным». Актеры нервничали, и жена Немировича-Данченко, как сообщала Антону Ольга, «ходила в часовню, ставила свечи и была в белом платье и зеленой шляпке». Однако вопреки опасениям и враждебным отзывам газетчиков, публика чутко отреагировала на новую чеховскую пьесу. В Петербурге Ольга повидалась с оперировавшим ее доктором Якобсоном: «Тоску нагнал на меня адскую». Там же, после недавней конфронтации с Лидией Яворской, Ольге пришлось столкнуться еще с одной участницей лесбийского дуэта бывших любовниц Антона: «Завтракала у Крестовской. Она мне исповедовалась, рассказывала всю свою любовь и разочарование относительно Куперник, которая, кстати, вышла за присяжного поверенного Полынина. Крестовская говорит с дрожанием в голосе, что это бесконечно зловредное существо, эта Таничка»[597].
