– Ну, эй, кто там впереди? Глаголев – ходу!
Встрепенется Глаголев; услышав человеческий голос, бодрее зашагают и лошади, но затем шаг последних мало-помалу замедляется снова, и вся вереница опять тащится медленно, долго…
– Да где же китайцы?
– Вперед ушли. Говорят, сегодня до переправы нам никак не дойти, так станцию хотят приискать…
Но вот и поворот, за которым, по нашим расчетам, должна была находиться долина р. Хуан-хэ и за которым уже скрылась голова нашей колонны. И совершенно неожиданно вдруг раздался там выстрел, необычайно гулко пронесшийся по ущелью; за ним другой и третий… Странно, что за причина этой резкости звука, да и в кого тут стрелять… Не зная, как разрешить эти вопросы, я уже торопливо обгонял вереницу вьюков. Занятый, однако, тропинкой, которая, как нарочно, была здесь узка, я только тогда поднял голову, когда очутился в густой тени надо мною нависших утесов. Действительно, здесь как бы столкнулись две совершенно отвесные, сложенные из довольно плотных конгломератов скалы, вершины которых казались выше других; они как будто даже накренились вперед и образовали гигантский свод над речкой Карыном, которая в половодье должна разливаться во всю ширь этих оригинальных ворот. У речки стоял брат и тщательно завертывал в бумагу двух птичек: «еще один новый вид для коллекции». И совершенно неожиданно слова эти с таким же гулом ударились в стены, точно они произнесены были в огромном пустом помещении.
А за природой созданными воротами все, как по волшебству, вдруг изменилось… Селение Арку, раскидистый вяз, абрикосовая роща, масса зелени и та прохлада, которой мы так давно искали. Но, увы! Остановка еще, очевидно, не здесь. Дорога еще раз повернула направо и зигзагом поднялась на соседний увал. Там уже стояли китайцы, к которым поспешили и мы. И вот, наконец, перед нами она – Хуан-хэ, кормилица стольких миллионов – река, к которой уже давно стремились все наши мечты.
И что за очаровательная картина расстилается у нас теперь под ногами, и что за необъятная пустыня ее окружает. Прежде всего, без сомнения, нашим вниманием овладевает река, это беззвучно на восток несущееся море мутной воды, где оно быстро сужается с тем, чтобы, собравшись с силами, с ревом и пеною броситься на темные скалы, которые здесь круто с обеих сторон упираются в дно Хуан-хэ. Отзвук этой многовековой, неустанной борьбы двух стихий сюда еле доносится, зато в бинокль хорошо видна пена, которая взлетает фонтаном над скалами. Песчаных отмелей и покрытых растительностью островов на Хуан-хэ очень много, и они как-то незаметно переходят в береговые нагорья, местами круто обрывающиеся в реку и сложенные почти повсеместно из глины и конгломератов какого-то тусклого желтовато-серого цвета. Последние лишены почти вовсе растительности, даже той жалкой растительности, которая отсюда виднеется на обоих берегах Хуан-хэ. Да, пустыня! И пустыня, несмотря на массу воды, на снеговые горы на юге и на очаровательные деревушки, разбросанные по всему видимому течению р. Хуан-хэ.
Спустимся же к этой реке и заночуем там, где найдется хоть какой-нибудь корм для наших усталых животных. Пора… Солнце успело уже совершить свой дневной переход и, расставаясь с землей, бросает теперь на нее свои прощальные, еще полные блеска и силы лучи, золотом обдающие и водную поверхность реки, и безобразные глыбы торчащих справа утесов.
Под горой, на которой мы находились, раскидывалась деревня Ашгун, населенная наполовину дунганами, наполовину тангутами. За этой деревней мы вступили в лес тамарисков, которые разрослись здесь в деревья метров до двенадцати высотой и до 30 см в диаметре отруба. Этот лес с почвой, лишенной растительности, с Nitraria Schoberi вместо подлеска, произвел на нас впечатление чего-то такого, что никак не согласуется с понятием о лесе, как о среде, полной жизни, прохлады и тени. После густых садов Ашгуна, в которых весело чирикали птички, этот седой лес, растущий прямо из песка, показался нам мертвым, и мы поспешили выбраться из него к воде, туда, где виднелось широкое поле зелени. Но, увы! Это были лишь заросли Glycyrrhiza uralensis Fisch., между которой то там, то сям виднелись тонкие стебли жесткой осоки. Тем не менее, так как дальше ничего лучшего не предвиделось, то мы и раскинули здесь свой бивуак.
На следующий день мы встали чуть свет, но долго провозились на месте; сперва лошадей приходилось сбирать, а потом куда-то сбежали бараны. И когда, наконец, мы выступили, солнце успело уже сделать целую четверть дуги. Шли долго, утомительно долго. На противоположном берегу уже давно показался оазис Гуй-дэ; мы даже его миновали, а до переправы все еще, говорят, далеко… Дорожка бежит здесь берегом русла и то взбирается на крутые уступы, то снова спускается с них в глубокие рытвины. Жарко! Жарче даже, чем было вчера, особенно в тех случаях, когда мы втягивались в узкие коридоры, стены коих отделяли от нас Хуан-хэ. На небе только с запада цепью тянутся облака и, точно испуганные необъятностью горизонта, теснятся с края его, поближе к горам, по которым и скользят своей тенью; в воздухе – совершенная тишина. Караван опять растянулся, и бог знает как далеко отстали теперь от нас наши слуги-китайцы, гнавшие новокупленных тибетских баранов. Но вот впереди показалась вновь засаженная ивами отмель реки – это верный признак, что селение близко. И действительно, перевалив только за песчаный отрог, мы уже очутились в тенистой аллее, которой и проехали в богатый лесом оазис Ян-чжу-ван-цзы.
Тангутские власти, очевидно, давно уж здесь готовились к встрече и теперь, согласно китайскому этикету, приветствовали нас преклонивши колена. Затем, пока готовился паром и развьючивались вьюки, нам пришлось принять приглашение старшины селения и выпить по чашке горячего чая, заправленного, по тангутскому обычаю, молоком, маслом и солью. Обычная беседа, ведущаяся в этих торжественных случаях, приняла на этот раз, и совершенно неожиданно, интересный для нас оборот. Оказалось, что тангуты не забыли Пржевальского. Они сделали вид, а может быть, и искренно опечалились, когда узнали, что маститого путешественника уже нет более в живых. «Богатый, видно, был человек… и суровый. Денег не жалел, и мы с охотой взялись бы вновь ему послужить…»
Но вот чай кончен. Мы вновь вскочили на лошадей и минут через десять были уже на берегу Хуан-хэ, с глухим шумом и стремительно несшей здесь свои мутные воды. Несмотря на безветрие, вода шла, как говорится, валом и пенилась под крутой вымоиной соседнего мыса. Мелькавшие то и дело коряги плавно вертелись, поочередно приподымая то один, то другой из своих обломанных сучьев, и, быстро проскользнув перед нами, скрывались из вида. Еще быстрее мимо нас проносились полуголые, а иногда и совершенно голые дровосеки-тангуты на своих в высшей степени оригинальных плотах, состоявших из двух турсуков, т. е. снятых мешком и надутых воздухом козьих, свиных, а иногда и телячьих шкур, скрепленных настилкой из деревянной рамы и нескольких поперечных жердей. На этих плотах тангуты развозят дрова, пожитки, пассажиров и даже пассажирок.
