"Прощай, Россия! Прощай, моя невеста! Прощай, Севастополь!" — мелькало в уме у Глебова, и слезы навернулись у него на глаза.
Бывшее при Глебове оружие тотчас отобрали. Офицер пригласил его идти за сапером и другим солдатом в траншеи и велел тотчас развязать ему руки, что и было исполнено.
Глебов оглянулся: вблизи никого из русских, везде синие мундиры и алые штаны.
"Делать нечего, надо идти", — подумал Глебов, тяжело вздохнув.
Николай Глебов шел за сапером по траншеям, откуда все шли да шли на Севастополь новые колонны французов, казалось, им счету нет.
Подошли к сильно вооруженной батарее.
— Эта ваша бывшая Камчатка, — сказал сапер.
На валу, с зрительной трубкой в руке, окруженный свитой, стоял французский главнокомандующий Пелисье. Он был в мундире, со звездой Почетного легиона на груди, а поверх мундира имел пальто, надетое в рукава. Наружность у него была бодрая, в усах и эспаньолке значительная проседь. Узнав, что пленный говорит по-французски, Пелисье спросил чин и фамилию пленного.
— Поручик Глебов.
— Сколько орудий было на вашей батарее?
— Я не артиллерист, я попал случайно туда. Я служил в пехоте.
— Ожидали вы сегодня штурма?
— Ожидали недели две.
— А сегодня?
— И сегодня ожидали.
После этого казенного допроса Пелисье велел саперу отвести пленного в лагерь генерала Боске. Несмотря на все интриги против Боске, штурм Малахова кургана не решились поручить никому, кроме него.
Алексей Глебов, не подозревая, что брат его в плену, был на втором бастионе.
Генерал Сабашинский закусывал здесь с капитаном Генерального штаба Черняевым, как вдруг ударили тревогу. Французы уже хозяйничали здесь и быстро заклепали орудия. Алексей Глебов, выхватив штуцер у раненого солдата, вмешался в толпу наших стрелков и поспешил к оставшейся незаклепанною мортирке.
Комендор орудия был убит.
Глебов сам выстрелил из мортирки — куча французов легла перед нею. Генерал Сабашинский тотчас рассыпал стрелков, которые открыли огонь. Прапорщик дружины курского ополчения под самым сильным огнем пошел с своей командой за патронами. Затем все перемешались. Какой-то зуавский офицер, красивый юноша в блестящем мундире, держа в одной руке пистолет, а в другой камень, вскочил на бруствер, а за ним четыре зуава с ружьями и камнями. Офицер выстрелил почти в упор в генерала Сабашинского, но не попал, бросил камнем — и промахнулся. Сабашинский замахнулся на него своим костылем, но тут наши солдаты подбежали и перестреляли всех пятерых французов. Несколько минут спустя французы были выбиты из бастиона; весь ров и ближайшая часть поля были устланы их трупами.
На четвертом бастионе, где был Лихачев, штурм французов был также отбит. Уже перекладывались в неприятельских траншеях мосты, показались штурмовые лестницы, и синие мундиры приближались к бастиону. Наши открыли убийственный огонь. Кто достиг оборонительного рва, тот, без преувеличения, повис на русских штыках. Увлеченные своим делом, защитники знаменитого четвертого бастиона сначала не замечали, что делается у соседей. Вскоре они увидели, что на пятом бастионе французы также отбиты, на третьем англичане все еще боролись с нашими, но заметно терпели урон. Странным показалось всем, что на Малаховом кургане вдруг затихло; потом загремели орудия, но уже с второй оборонительной линии.
Когда дым слегка рассеялся, Лихачев и его товарищи увидели на кургане трехцветное знамя, а на умолкнувших батареях первой линии и в оборонительном рву кишели, как муравьи, синие мундиры.
У всех сжалось сердце, лица вытянулись. Молча переглядывались все, как бы спрашивая друг друга: "Что же это значит? Не сон ли?"
— Да не может быть! — сказал наконец Лихачев.
— Господи, неужели правда!
У какого-то майора нашлась труба; она переходила из рук в руки. Злобное чувство кипело в каждом.
— Авось Хрулев выручит! — глубокомысленно сказал один из унтер-офицеров.
— Говорил я: как не останется на кургане по три матроса на орудие, тогда поминай как звали! — заметил стоявший тут же матрос.
Настал вечер. Царила гробовая тишина. Тишь в блиндажах, тишь у орудий, но фитили дымятся в ожидании врага, да между солдатами идет сдержанный сердитый шепот.
Офицеры сидят в блиндажах или собираются вокруг начальников, ожидая, что те скажут. Все похожи на провинившихся школьников, хотя и чувствуют, что они исполнили свой долг. Начальники также хранят молчание. Наконец один из дежурных офицеров, торопливо возвращаясь от своего полкового командира, забежал в блиндаж, где собралась группа офицеров. Подойдя к старшему в чинах, он что-то шепнул ему на ухо.
Тот подскочил.
— Не может быть! Что вы говорите!
— Да, Осип Алексеевич, так!
Осип Алексеевич встал и молча вышел, а капитан, сообщивший таинственное известие, оглянулся и полушепотом сказал:
— Да будет вам известно, господа, что хотя штурм отбит везде, кроме Малахова, но по приказанию главнокомандующего должно последовать генеральное отступление войск на Северную. Чтобы это известие не повлияло на дух солдат, следует перед ними о том до поры до времени благоразумно умолчать. Солдатам нашего полка велено сказать, что их ведут на Северную для ночлега, с тем чтобы на заре двинуться на неприятеля.
Понурив головы разбрелись офицеры по траншеям и как-то нехотя сообщали солдатам ложное известие.
А солдаты поговаривали между собою, что будто начальство нарочно сдало неприятелю Малахов.
Уже совсем смеркалось. Сильный ветер с моря застилал небо облаками. Солдатам приказано было отступать поротно с бастиона и зажигать все встречавшееся на пути. Молча строились солдаты. Иные крестились на все четыре стороны и прощались с бастионом. Другие суетились в блиндажах, разыскивая вещи. Шествие напоминало погребальную процессию.
Со второго бастиона также отступали по тому же приказу главнокомандующего. Алексей Глебов шел одним из последних; французы с Малахова кургана осыпали отступавших с бастиона пулями до поздней ночи. С темнотою войска стали отступать, и бастион опустел. Изредка постреливали в ответ на выстрелы французов. Матросы с мешками пороху начали насыпать пороховые дорожки из погребов до бухты; попади хоть одна искра — и все бы погибли. Курить было строжайше запрещено. Французы, не успевшие отступить, попали в плен. Наши солдатики таскали раненых — своих и неприятелей — в каземат первого бастиона. Одного французского офицера била лихорадка. Алексей Глебов отдал ему свою шинель, а сам остался в одном мундире.
Была полночь. Генерал Шульц спешил по требованию главнокомандующего в Николаевские казармы. Князь Горчаков, окруженный генералами, ходил взад и вперед по комнате. Генерал Коцебу сидел у стола и писал.
