пальто будет нужно самому высылаемому Татищеву. Пальто это я возвратил ему, уже находившемуся в конторе.
На другой день жена надзирателя говорила, что Татищев расстрелян. Расстрелян возле самой тюрьмы. Опознали его по английскому пальто. Желая навести точные справки, мы обратились к начальнику тюрьмы, который поговорил об этом с доктором, обещавшим удостовериться лично. Осмотрев расстрелянного, доктор не признал в нем Татищева. С той поры о Татищеве я не имею никаких сведений. Убит он в Перми или же где-либо в другом месте, – я не знаю [62].
Сидели мы с Чемодуровым вдвоем, потом посадили к нам в камеру третьего, священника. Всякое воскресенье водили в церковь, где соборне служило заключенное духовенство. Служба благоговейная, торжественная, а на душе тяжело. Видишь плачущих родных, близких заключенных, угнетают черные мысли.
Прошли слухи о наступлении белых. Комиссары заставили заключенных заложников, знавших мастерства, – сапожников, портных себя обшивать, служащим выдали жалованье вперед за три месяца. Кое-кого из маловажных уголовных преступников стали выпускать из тюрьмы. Выпустили и некоторых заложников. Мы же остались в заключении.
Наступило время, когда политических заключенных стали в арестантских поездах эвакуировать в западном направлении. Дошла очередь и до нас троих: меня, Гендриковой и Шнейдер. Чемодуров остался в Екатеринбургской тюрьме. Привели нас в контору, где ожидали двое каких-то людей с портфелями. Первым привели меня, женщин же ожидали довольно долго: они обе были больны. Посадили нас на извозчичьи пролетки и привезли в помещение одной из прежних гостиниц, где теперь помещались какие-то учреждения. Здесь нас принял некто, одетый в солдатскую форму, переписал и отпустил. На вопрос, куда нас повезут, он ответил:
– Или к семье (подразумевается, Царской), или в Москву. (Это происходило 11 (24) июля, когда Царская семья была уже убита).
Усадили нас снова на тех же извозчиков: на одного Шнейдер и Гендрикову, на другого – меня с невооруженным солдатом. Привезли на вокзал. Солдат сказал, чтобы мы остались на извозчиках, он же пойдет искать наш вагон. Стало темнеть. Сидя на пролетке, я думаю: «Куда-то везут, видимо, не миновать смерти». Слез с извозчика, подошел к Шнейдер и Гендриковой и тихо говорю:
– Слезайте.
Они делают знаки, что отказываются. Вернулся солдат, побранился, что нет никакого порядка, никто ничего не знает. Вновь отправился искать поезд. Я опять предложил моим спутницам сойти с экипажа и тихонько уйти. Они не согласились. Без них же уйти я не решился, опасаясь, что Гендрикову и Шнейдер, тотчас после моего бегства, расстреляют.
Возвратился солдат и повел нас в арестантский вагон, который уже был полон народом из нашей Екатеринбургской тюрьмы.
Была здесь княгиня Елена Петровна [63], ездившая повидаться с мужем, князем Иоанном Константиновичем [64], бывшим в Алапаевске. Узнав, что ее муж и другие алапаевские узники переведены на тюремный режим, Елена Петровна не хотела уезжать из Екатеринбурга. Тогда из гостиницы ее доставили в тюремный вагон. С княгиней вместе была арестована и сербская миссия в составе майора Мичича [65], солдат Милана Божича [66] и Абрамовича [67]. Секретарем миссии состоял С.Н. Смирнов [68].
Всех нас в вагоне было 33 человека [69]. По пути к нам в вагон посадили еще двух крестьян, арестованных, по-видимому, за работой, следы которой на их одежде и руках были ясно видны.
В Пермь мы приехали 14 (27) июля. Восьмерых: меня, Гендрикову, Шнейдер, княгиню Елену Петровну и миссию посадили в одну тюрьму, остальных – в другую.
В Пермской тюрьме мы впервые узнали об убийстве Государя. В газетах сообщалось только о нем одном, об убийстве же остальных членов семьи не говорилось ни слова.
Смотритель тюрьмы [70] оказался очень добрым и благожелательным человеком.
Кормили очень плохо, но спасало то обстоятельство, что у сербов, с которыми я сидел в одной камере, были деньги, на которые и покупалось для всех нас продовольствие.
В Екатеринбурге я исхудал и обессилел, в Перми же несколько поправился.
Елена Петровна, графиня Гендрикова и Шнейдер сидели все вместе в другой камере. Виделись мы с ними издали только на прогулках и в церкви.
На прогулку я и Смирнов выходили дважды в день. Гуляли во дворе, одни, без надзирателя. Сербы не гуляли, опасаясь за свою жизнь. Действительно, некоторых заключенных в это время расстреливали. Так, расстреляли Знамеровского [71]. Он был жандармским офицером в Гатчине, откуда, также как и великий князь Михаил Александрович, был выслан в Пермь, где он жил в одной гостинице с великим князем, с которым часто проводил время и совершал прогулки.
К Знамеровскому приехала жена с сыном. Она поселилась вместе с мужем. Ее обыскали, нашли письма к Михаилу Александровичу. Письма взяли, а Михаила Александровича и его секретаря через некоторое время увезли из гостиницы. На другой день после увоза великого князя арестовали самого Знамеровского, оставив пока на свободе его жену. Знамеровский, также как камердинер великого князя Челышев [72], а также шофер великого князя сидели с нами в Пермской тюрьме. Через некоторое время арестовали и Знамеровскую, отдав её сына дяде, брату самого Знамеровского.
Однажды Знамеровского позвали, как будто бы для допроса. Он сказал какую-то резкость. Его грубо вытолкали во двор и тут же расстреляли. Это стало известно заключенным и давало повод сербам воздерживаться от прогулок. В полночь с 21 на 22 августа старого стиля в камеру вошел надзиратель и спросил:
– Кто Волков? – Я отозвался.
– Одевайтесь, пойдемте. – Я стал одеваться. Смирнов также оделся и сам, сильно взволнованный, успокаивал меня. Я отдал ему бывшие у меня золотые вещи; мы попрощались, поцеловались. Смирнов сказал мне:
– И моя участь, Алексей Андреевич, такая же, как ваша [73].
Пришел с надзирателем в контору, где уже ожидали трое вооруженных солдат. Ожидаем Гендрикову и Шнейдер. Раздается телефонный звонок: спрашивают, очевидно, о том, скоро ли приведут нас; ответили: «Сейчас» – и послали поторопить Гендрикову и Шнейдер. Скоро подошли и они в сопровождении надзирателя. Тотчас, под конвоем трех солдат, очень славных русских парней, тронулись в путь. Он был не особенно далек. На вопрос, куда нас ведут, солдат ответил, что в арестный дом. Здесь нас ожидали еще восемь человек: пять мужчин и три женщины. Между ними были Знамеровская и горничная той гостиницы, где жил великий князь Михаил Александрович. Таким образом нас всех оказалось одиннадцать человек. Конвойных было двадцать два человека. Начальником являлся какой-то матрос. Среди конвойных, кроме приведших нас трех солдат, не было ни
