по словам Глинки, прошло «не лучше первого». Зато в третьем «явилась» выздоровевшая Петрова-Воробьева и сцену Ратмира в третьем действии исполнила так увлекательно, ее голос звучал так прекрасно, что зал разразился восторженными рукоплесканиями. С успехом опера прошла только в одном сезоне 1842/43 года тридцать четыре раза.
После нескольких первых представлений зал наполняла теперь не знать, искавшая в спектакле лишь волшебно-феерическое зрелище, а сменившая ее «настоящая петербургская» (по словам В. Ф. Одоевского) публика — зрители-слушатели, пришедшие в театр для того, чтобы действительно смотреть и слушать «волшебную оперу» Глинки, оценить народность ее замысла, новизну драматургии, в которой так смело сплелись фантастика и реальность; постичь красоту музыки, исполненной эпического величия в одних сценах, в других — искренней лирики или обольстительной восточной прелести.
Старания Булгарина, Зотова и их клевретов преуменьшить и успех и самое значение «Руслана и Людмилы» для русского искусства получили тогда же решительный и дельный отпор со стороны О. И. Сенковского, а главное — того же В. Ф. Одоевского. «Утвердительно можно сказать, что ныне между европейскими музыкантами нет ни одного с такою свежею фантазиею, которая выдержала бы целую фантастическую оперу всегда ново, всегда оригинально»,— решительно заявил друг Глинки в «Отечественных записках» (скрывшись под псевдонимом П. Бичев).
В апреле и мае 1843 года в Петербурге снова концертировал Ф. Лист. Он посетил одно из представлений новой оперы Глинки, внимательно следил за действием и по окончании спектакля подчеркнуто демонстративно аплодировал. В программы своих концертов он включил собственное виртуозное переложение для фортепиано Марша Черномора, у Виельгорских и Одоевского читал с листа партитуру «Руслана» и охотно принял участие в музыкальной вечеринке у Глинки.
Независимый в своих мнениях смелый венгерец Лист в разговоре с тупым служакой великим князем Михаилом Павловичем в ответ на заявление того, что провинившихся офицеров вместо гауптвахты он посылает в Большой театр на «Руслана и Людмилу», назвал Глинку гениальным.
Эскиз декорации для I действия оперы «Руслан и Людмила» работы А. Роллера
Эскиз декорации для III действия оперы «Руслан и Людмила» работы А. Роллера
Антонио Тамбурини (1800—1876), итальянский певец. Гравюра с рисунка неизвестного художника
Полина Виардо-Гарсиа (1821—1910), французская певица, в партии Амины в опере «Сомнамбула» В. Беллини. Рисунок К. Брюллова
Джованни Баттиста Рубини (1795—1854), итальянский певец. Литография Митрейтера с рисунка В. В. Тимма
Анри Мериме (1807—1897), французский литератор. Рисунок Л. Кудерка (из «Испанского альбома» М. И. Глинки)
М. И. Глинка. Портрет работы Н. Тихобразова
Я. Ф. Яненко готовит Глинку к снятию маски. Рисунок Н. Степанова
С тем же глубоким уважением к гению Глинки отнеслись и певцы петербургской Итальянской оперы, открывшей свои спектакли осенью 1843 года. Ее «тройственное созвездие знаменитостей» — Полины Виардо-Гарсиа, Дж. Рубини и А. Тамбурини — постоянно и с громадным успехом выступало в концертах с исполнением трио «Не томи, родимый» из «Ивана Сусанина». Так же успешно П. Виардо-Гарсиа (которую Глинка назвал превосходной певицей, а себя «ревностным» ее поклонником) исполняла с оркестром Филармонического общества каватину Гориславы и арию Людмилы.
В 1844 году Синод постановил снять с композитора запрещение на выезд из Петербурга. К тому времени и «матушка» (Е. А. Глинка) решилась отпустить его в новое заграничное путешествие. Начались приготовления к отъезду.
Из Петербурга Глинке не терпелось вырваться, забыть о позорном процессе, светских сплетнях, завистливой злобе мелких музыкантов и критиков. Вдали от всего этого Глинка надеялся «забыть о своем горе» и верил, что время изгладит в душе его печаль воспоминаний.
Опасаясь одиночества в пути в чужих краях, Глинка уговорил ехать с ним в Париж своего родственника Ф. Д. Гедеонова.
21 мая, в день именин Глинки, композитора обрадовала присланная гр. А. Д. Блудовой статья о нем Анри Мериме, в которой французский литератор писал о драгоценной самобытности оперы «Иван Сусанин», о том, что это больше чем просто опера, что это «национальная эпопея».
В тот же день близкий приятель Глинки Я. Ф. Яненко на даче, где он поместился на летнее время, снял с Глинки гипсовую маску. По ней он вылепил бюст композитора, который современники находили очень похожим.
К началу июня предотъездные хлопоты были закончены. В один из первых дней месяца, когда Глинка посетил Тарновских вместе с Е. Е. Керн и М. С. Кржисевич, к подъезду дома подъехала его дорожная коляска; он распростился с «барынями», заехал за Ф. Д. Гедеоновым и «отъезжавшей» вместе с ним в Париж молодой француженкой Аделью Россиньоль.
Кони помчались по городским улицам. Промелькнули каменные дворцы, потом деревянные дома, потянулись сады. Проверка паспортов на заставе у колонн Московских ворот — и вот далеко позади остался золотой шпиль Адмиралтейства. «...Мы отправились в путь»,— писал Глинка в «Записках».
М. И. Глинка. Бюст работы Я. Яненко
Париж. Площадь Согласия. Литография с рисунка неизвестного художника
Через Лугу (когда-то, подъезжая к ней, Глинка записал песню извозчика, ставшую темой Сусанина), Псков, мимо стен смоленского Кремля дальняя дорога привела путников в деревню — Глинке хотелось проститься с матерью. Несколько дней они провели в Новоспасском, потом гостили в Беззаботьи, у родственников Гедеонова; в конце июня доехали до Варшавы и через Познань направились на Берлин. Там Глинка встретился с Деном, показал ему партитуры своих опер, и строгий контрапунктист остался «чрезвычайно доволен» трио «Не томи, родимый» из оперы «Иван Сусанин».
То на почтовых лошадях, то по недавно открытой железной дороге Глинка и его спутники проехали через Кёльн и Ахен, ненадолго задержались в Брюсселе; вскоре промелькнули Намюр и Моне, пересекли границу Франции. И наконец — Париж!
Теплым июльским днем тяжелый дилижанс миновал заставу и оказался на широкой улице Монмартр. Прекрасный и удивительный город поразил и пленил Глинку. «Огромность» многоэтажных домов, макадамовые мостовые, несущиеся во весь опор коляски, всадники, скачущие вниз по улице в сторону зеленого кольца Больших бульваров, нарядно одетые прохожие — все было оживленным и красочным, совсем не похожим на чинную суровость Петербурга. «Опрятная квартира» с видом «на лучшую часть булевара Итальянцев» сейчас же отыскалась на шестом этаже дома в Оперном проезде. Разнообразные впечатления немедленно нахлынули на Глинку со всех сторон.
Русские
