Семен Гудзенко - Завещание мужества

Я не знал, что за горным кряжем
есть такая страна,
где слышна и русская песня,
и украинская слышна.

Не читал я об этом в книгах,
а по карте не разберешь:
то ли песни шумят в долине,
то ли реки шумят,
   то ли рожь?

Я по улице Льва Толстого
на рассвете вошел в городок.
В каждом домике закарпатцы
знали Пушкина назубок.

Углекопы и лесорубы
выходили навстречу мне
и расспрашивали о нашей
победительнице-стране.

Я гордился моей державой,
и меня любовь провела
от села на чешской границе
аж до раховского села.

Виноградари и землеробы
угощали терпким вином.
Я рассказывал.
И вставали
сталинградские рубежи.

— Расскажи нам о Ленинграде
и о Ленине расскажи!

Я рассказывал.
И вздымался,
прорывая узлы блокад,
город — родина революций,
гордость Родины —
Ленинград.

И спокойно смотрели на запад
закарпатские мужики,
ощущая пожатье крепкой
и всегда справедливой руки.

…Я по просеке вышел в поле,
и казалось — на тысячу верст
озаряет страну сиянье
негасимых кремлевских звезд.

Он пришел из черноземных мест
рядовым полтавской МТС.
У Миколы линия своя:
ездить в отдаленные края.

…Вот он выезжает со двора —
перед ним пологая гора,
переполосована земля
на единоличные поля.

Тесно на бедняцкой полосе:
полгектара вспашешь — и уже
лебеда висит на колесе,
разворачивайся на меже.

Никогда не видел он межи,
только фронтовые рубежи.

Первый раз он пашет — не поет,
«подкулачником» себя зовет.
Надоело!
Крикнул за кустом:
— Я вспашу, поделите потом!

И пошел — да через весь массив.
Ахнули, увидев, мужики.
До чего же горный склон красив!
До чего просторы широки!

И село задумалось всерьез.
…Я потом слыхал от старика,
что организован там колхоз
имени Миколы Чумака.

Хлеб и соль я поберег —
далека дорога.
Нужно вдоль и поперек
этот край пройти.
Я не пожалею ног —
стран таких немного.
Можно десять пар сапог
износить в пути.

Виноградная лозá
оплетает села.
Как безумная слеза —
мутное вино.
Широко раскрыв глаза,
пыльный и веселый,
через реки и леса
я иду давно.

Я иду по склону гор —
будто поднят полог:
не видал я до сих пор
скал таких и трав.
Начинает разговор
спутник мой — геолог.
Затеваем жаркий спор,
в споре каждый прав.

Он показывает мне
голубую глину.
Я о мачтовой сосне
говорю ему.
В предвечерней тишине,
выйдя на равнину,
я увидел, как во сне,
горный кряж в дыму.

Переходят речку вброд
пастухи и козы.
Лесоруб домой идет,
лесоруб спешит.
Оплетают небосвод
бронзовые лозы.
После песен и забот
Закарпатье спит.

Только я один не сплю —
путь держу на Севлюш.
До чего же я люблю
по ночам брести!
До чего же я люблю
под ногами землю!
А над головой люблю
звездные пути!

Я в гарнизонном клубе за Карпатами
читал об отступлении, читал
о том, как над убитыми солдатами
не ангел смерти, а комбат рыдал.

И слушали меня, как только слушают
друг друга люди взвода одного.
И я почувствовал, как между душами
сверкнула искра слова моего.

У каждого поэта есть провинция.
Она ему ошибки и грехи,
все мелкие обиды и провинности
прощает за правдивые стихи.

И у меня есть тоже неизменная,
на карту не внесенная, одна,
суровая моя и откровенная,
далекая провинция —
   Война…

Чтоб увидеть прошлое яснее —
в чуме закоптелом наяву, —
за пять тысяч с гаком, к Енисею,
потянуло юношу в Туву.
Он любил непаханую сушу,
воду, не подвластную мостам,
и влекло восторженную душу
вечно к новорожденным местам.
Работяги те же,
хлопцы те же,
с кем уже ходил он на войну,
на Карпатах запахали межи
и в Туве подняли целину.

Юношу в обкоме обласкали:
дело дали,
лекцию прочли,
спутников надежных подыскали,
чтоб его на Тоджу провели.

И пошел он дальше от селений
в кедрачах дорогу проторил,
дом срубил,
и приручил оленей,
и писать соседей научил.

Если б я
был чуточку моложе
и дорогу снова выбирал,
я б в тайгу,
как этот парень, тоже
капитально перекочевал —
дом срубил,
и приручил оленей,
и писать соседей научил.

И тогда бы
цикл стихотворений
мой сосед дремучий сочинил.

И однажды,
ночь встречая в поле,
развернув газету на дохе,
я себя узнал бы в новоселе
в трудном
силлабическом стихе.

Безгранична степь,
бездыханна —
только крыльев всплеск,
только вскрик
да старинным путем Чингисхана
запыленный гремит грузовик.

…Если хочешь увидеть, историк,
перемену веков и эпох —
поднимись на гранитный пригорок,
где рыжеет от времени мох,
где из камня долбленная баба
удивленно уставилась вниз,
на плывущий по тряским ухабам
с перегруженным кузовом ЗИС.

Он летит из районного центра
по кочевьям в Сут-Хольской степи —
весь из грома,
из молний,
из ветра.
Повстречаешь —
тропу уступи!
И гляди,
как вдогонку клубится
то ли пыль,
то ли дым,
то ли прах.

Как в ковыль забивается птица,
гонит зверя грохочущий страх;
как дразнящие ветры погони
распахнут небеса,
обожгут;
как сорвутся в селениях кони —
и мальчишки
на курсы сбегут!