За 42 года своего собирательства Павел Михайлович встречался и общался с огромным множеством людей. Первым его другом был брат Сергей Михайлович. Братья-погодки вместе росли и развивались. Характеры у них были совершенно разные, но именно поэтому удачно дополняли друг друга. В торговых делах они безусловно полагались друг на друга, в художественных – тоже нередко действовали сообща. Братья совместно купили Ташкентскую коллекцию Верещагина, были и отдельные случаи, когда Павел Михайлович советовал Сергею Михайловичу приобрести хорошие вещи, которые сам по какой-то причине в тот момент купить не мог. Это были картины: Васильева – «В Крымских горах», Перова – «Птицелов», Куинджи – «Украинская ночь», Бронникова – «Освящение гермы», Гуна – «Попался». Неизвестно, как встретил Павел Михайлович желание брата собирать картины иностранных художников, но со временем он очень заинтересовался этими приобретениями. Собрание Сергея Михайловича получилось исключительным по качеству. Он покупал, менял, улучшал. Когда он умер в 1892 году, осталось 84 произведения 52 художников, работавших в XIX веке, по большей части французских мастеров.
Сохранилось много писем Сергея Михайловича к брату, где он сообщал о покупках и встречах, о делах фабрики (о переходе на восьмичасовой рабочий день, о проведении электричества и т. д.). Писал он и о картинах русских художников. Писем же Павла Михайловича, к сожалению, имеется мало. Вот одно из них.
«Любезный брат! Принять участие в Академической комиссии никак не могу; я так занят, что ты не можешь себе представить, не видя близко постоянную мою жизнь, занят не только делами, но двумя разными общественными обязанностями, которые все-таки не могу исполнять так, как желал бы. Вот, например, нельзя заключить фабричный баланс без того, чтобы я не побывал на фабрике, а я не могу выехать туда ранее конца этого месяца. В Петербурге летом я ни разу не был по неимению времени. Осенью могу быть свободным, тогда я стремлюсь уехать. Ты живешь в Петербурге и пользы в Комиссии принесешь больше меня.
Получены пастели Лермита, из них "Весна" с фигурами, чудесная и совершенно достаточная. Лишние экземпляры только портят впечатление. Другое дело, если бы был еще один экземпляр черный вроде бывших больших на последней выставке. Поздравляю с именинницей. Желаю всего лучшего.
П. Третьяков. 20 мая 1890 года».
К этому времени коллекционирование в России перестало быть чисто дворянским занятием. Инициатива, как и во многих других областях, здесь перешла к просвещенным кругам купечества и интеллигенции. Самую первую художественную галерею основал некто Свиньин, его галерея, называвшаяся «Русским музеем», существовала с 1819 по 1839 год, а впоследствии была продана на аукционе. Следует упомянуть, что наиболее значительные художественные ценности в дореволюционной России были собраны купеческими кругами, представители которых не жалели средств на приобретение произведений искусства. Однако деятельность большинства купцов на поприще коллекционирования во многом обусловливалась модой. Собранные ими картины служили, как и у дворян, лишь для украшения собственных апартаментов. Коллекции собирали братья Боткины, К. Т. Солдатенков, Ф. И. Прянишников, В. А. Кокорев, Г. И. Хлудов, И. И. Четвериков, М. М. Зайцевский, В. С. Лепешкин, П. Образцов, позднее – братья Щукины, И. А. Морозов, С. И. Мамонтов и другие. Третьяков происходил, как и они, из купеческой среды и до конца своих дней оставался купцом: вместе с братом, Сергеем Михайловичем, он владел мануфактурной фабрикой в Костроме, и это давало ему средства для истинного дела его жизни – собирательства.
Кстати, состояние Павла Михайловича по сравнению с известными богачами того времени было невелико. Поэтому, покупая картины для галереи, он, как правило, торговался. Так, в письме к русскому художнику В. Стасову Третьяков писал: «Я не концессионер, не подрядчик, имею на своем попечении школу глухонемых и обязан продолжить начатое – собирание русских картин, – вот почему я вынужден поставить денежный вопрос на первый план».
Павел Михайлович не преследовал никаких корыстных целей. Им овладела идея создать музей национальной живописи. В завещании, составленном в 1860 году, всего через четыре года после покупки первых картин, он писал: «Для меня, истинно и пламенно любящего живопись, не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, принесущего многим пользу, всем удовольствие».
Убежденность Третьякова, его вера в свое дело кажутся удивительными, если вспомнить, что он закладывал основы галереи в то время, когда русская школа живописи как самобытное и значительное явление лишь смутно вырисовывалась в тени, отбрасываемой великой художественной традицией Запада, могучее древнерусское искусство было полузабыто, произведения русских художников рассеяны по частным коллекциям, дома и за границей, когда не было еще ни Репина, ни Сурикова, ни Серова, ни Левитана, тех их картин, без которых невозможно сейчас представить русское искусство. Это было время становления демократического искусства, время зарождения новой школы русской живописи. Принципы, которыми руководствовался Третьяков в своей деятельности, находились в тесной связи с общим подъемом народно-освободительного движения в России, и поэтому галерея сыграла такую выдающуюся организующую роль в развитии русского искусства. Художники и историки искусства давно уже заметили, что, «не появись в свое время П. М. Третьяков, не отдайся он всецело большой идее, не начни собирать воедино Русское Искусство, судьбы его были бы иные: быть может, мы не знали бы ни "Боярыни Морозовой", ни "Крестного хода…", ни всех тех больших и малых картин, кои сейчас украшают знаменитую Государственную Третьяковскую галерею». (М. Нестеров). Или: «…Без его помощи русская живопись никогда не вышла бы на открытый и свободный путь, так как Третьяков был единственный (или почти единственный), кто поддержал все, что было нового, свежего и дельного в русском художестве» (А. Бенуа).
Настоящих любителей, которые принимали бы активное участие в судьбе молодых художников, в старой Москве было мало. Они в основном ограничивались лишь покупкой картин для своих галерей, причем стремились купить картины подешевле. В отличие от них, Павел Михайлович Третьяков был настоящим меценатом. Его визит к художникам всегда считался волнующим событием, и не без душевного трепета все они, маститые и начинающие, ждали от Третьякова его тихого: «Прошу вас картину считать за мной», что было для всех равнозначно общественному признанию. В 1877 году И. Е. Репин писал П. М. Третьякову по поводу своей картины «Протодьякон»: «Признаюсь Вам откровенно, что если уж его продавать, то только в Ваши руки, в Вашу галерею, ибо, говорю без лести, я считаю за большую для себя честь видеть там свои вещи». Нередко художники шли Третьякову на уступки (он никогда не покупал не торгуясь) и снижали для него свои цены, оказывая тем самым посильную поддержку его начинанию. А польза здесь была обоюдной. Павел Михайлович не только покупал картины, но и заказывал их, поддерживая таким образом художников и морально, и материально, что давало им возможность не зависеть от вкусов рынка.
