Скорее всего, к чисто бандитской фракции, возникшей в сонме последователей вышеописанного гуру. Наш вождь обладал всеми чертами характера, присущими высшим уголовным авторитетам и крестным отцам, – чисто шизоидными качествами: погруженность в свой внутренний мир, нонконформизм даже в житейских мелочах, неспособность к сопереживанию, нелюдимость, замкнутость и т.п. Конечно, по сравнению с «основоположником», он был работягой: честным трудом получая 20-25 рублей в месяц, он в своей жизни проработал целых 14 месяцев, после чего стал «партийным» нахлебником-«функционером». Замечателен в свете этого факта ответ, данный его сыном Яковом (жившим в гражданском браке с еврейкой) на вопрос немецких нацистов об отношении к евреям. Яков сообщил, что в его семье (очевидно, включая товарища Сталина) всегда считали евреев нацией, не приспособленной к полезному труду. Видимо, писанину своего папаши Яков относил к «полезному труду». Чтобы охарактеризовать степень полезности сталинских скрижалей, дадим здесь окончание сталинской оды Павла Васильева, первые строки которой использованы в качестве эпиграфа к этой книге:
В уборных вывешивать бы эти скрижали… Клянемся, о вождь наш, мы путь твой усыплем цветами И в жопу лавровый венок воткнем непременно!
При всем своем двойственном личном отношении к Сталину, с оценкой Павлом Васильевым его «литературного» наследия я абсолютно согласен и готов распространить эту оценку на все прочие сокровищницы марксистской научной, философской и политической мысли.
В связи с вышеизложенным стоит напомнить, что некий Еврей из Вифлеема, с тенью Которого так настойчиво и бесславно боролись и сам Мордехай, и его интернациональная шайка, прежде чем выйти к людям со Словом Господа, более десяти лет работал плотником в Назарете.
1903 год в этом интермеццо я выделил не только потому, что у меня случайно оказалась упомянутая книга «Доклады Тифлисской Городской Думы» этого года издания, и не потому, что это был последний относительно мирный год перед позорной русско-японской войной и «первой русской революцией». Для меня этот год имеет сугубо личное значение: в 1903 году в относительно далекой от Тифлиса Одессе родились мои мать и отец, и то, что происходило в то время в подполье Закавказья и в подполье всей Российской империи, исковеркало их жизни. Журналюги, русскоязычные политики и политологи новейшего времени любят покрасоваться перед зрителями и слушателями, поминая «типично русские», как им кажется, вопросы «Что делать? и «Кто виноват?» Для меня всегда более типичным для империи Зла был вопрос «За что?» Подумайте и прикиньте, сколько миллионов раз можно повторить этот вопрос, изучая историю этой империи.
Моя мать родилась и выросла в пролетарском районе Одессы – на знаменитой Молдаванке, и вся ее жизнь до последних дней была пронизана стойкой пролетарской ненавистью к тому режиму, который она именовала «совецкиной властью». Отец мой погиб в Харьковском котле, где три идиота, не имевшие элементарных военных способностей, уложили более полумиллиона человек. Сам же я никогда не возвышал «совецкину власть» до уровня своей ненависти: я презирал ее и всех ее носителей и старался ее не касаться, как любой нормальный человек старается не вступить в собачье дерьмо.
В стране, в которой мне пришлось жить, я был не одинок в своем презрении к власть в ней предержащим. Мы узнавали друг друга по глазам, по интонациям в дозволенных речах, и мы умели быть откровенными, когда позволяли обстоятельства. Во время одного из таких обстоятельств в годы плавного перехода от «развитого социализма» к «эпохе застоя» я услышал не от «международного сиониста», а от качественного по пятой графе «простого советского человека такую притчу:
Притча о счастье
Берег спокойной речки. Три возлюбленные пары. Поскольку «товар» по согласию был уже разобран, в женской части этого временного коллектива царят спокойствие, мир и такое редкое состояние, как светлая женская дружба. Умелые женские руки споро создают временный уют, накрывая, как теперь говорят, поляну. Наконец все готово, и хорошо пошла первая рюмка «за всех присутствующих!» После третьей закурили и передохнули.
– Хорошо-то как! Это ли не есть счастье?! – восторженно сказал Леша.
– Не знаю, как вам, а мне для полного счастья нужно, чтобы было так: мы вот так сидим среди этой красоты на берегу, а мимо нас плывут гробы с деятелями из совпартактива, членами Политбюро, министрами и прочими руководителями партии и правительства, – охладил его пыл Федя.
– Но среди них же есть хорошие люди! – возмутился Саша.
– Знаю! – ответил Федя и продолжил: – Ребята, за кого вы меня тут держите? Я же не зверь и потому согласен: хорошие пусть плывут в хороших гробах!
Эта притча была рассказана на берегу Южного Буга под ушицу и водочку, под шум воды на тогда еще не затопленных порогах и под зеленый шум ветра в прибрежной роще, шум, успокаивающий сердце и душу. И мы все-таки выпили за счастье, хотя каждый понимал этот тост по-своему. Да и в самой этой притче светится древняя китайская мудрость, следуя которой нужно ничего не предпринимать, устроиться на пригорке и терпеливо ждать, когда мимо тебя пронесут труп твоего врага.
Глава VI. Эпизод первый – первый побег и возвращение в родные края
Когда Джугашвили отбыл по этапу к месту своей первой ссылки доподлинно неизвестно. Есть сведения о том, что он до этого во второй половине августа 1903 г. был возвращен в Батумскую тюрьму, но они маловероятны, так как противоречат приведенному выше письму, по которому только после 3 сентября 1903 г. те, кому следовало реализовать «Высочайшее повеление», узнали, что он находится в Кутаисской тюрьме. Имеются еще несколько возможных дат начала этапа, но наиболее вероятной из них представляется та, которую указала в своих записках несостоявшаяся интимная подруга Джугашвили – Н. Киртава, освобожденная из тюрьмы 12 ноября 1903 г. и после этого получившая его записку: «Меня отправляют, встречай около тюрьмы». Она его встретила и проводила на батумскую пристань. Этап проходил по маршруту: пароходом Батум-Новороссийск и далее – по железной дороге через Ростов-на-Дону, Самару и Челябинск. Распределительным пунктом был Иркутск.
Дата прибытия Джугашвили в Иркутск указана в сохранившихся документах Иркутского Охранного отделения – 26 ноября 1903 г. и соответствует указанному Н. Киртава времени начала этапа.
Конкретным местом ссылки Джугашвили было определено большое село Балаганского уезда Новая Уда. Ближайшей железнодорожной станцией к нему была Черемхово. Путь к ней лежал через уездный город Балаганск и составлял примерно 145 верст (154 км). Более близкой к Новой Уде была железнодорожная станция Тыреть (120 верст – 127 км). Прибытие Джугашвили в Новую Уду было отмечено в «Журнале административно-ссыльных» Новоудинского волостного управления 27-м ноября 1903 г. В это время в Новой Уде было трое ссыльных – Янкель-Мойша Закон, Иероним Линкевич и Абрам Этингоф, но своих воспоминаний о новом «сокамернике» они не оставили. Джугашвили это общество, видимо, тоже не устраивало, и он сразу же после прибытия в Новую Уду стал готовиться к побегу. Известны три рассказа товарища Сталина о первом этапе его побега по маршруту «Новая Уда – не указанная вождем железнодорожная станция».
