— Фамилия? — спросил Готцендорф вытянувшегося в струнку солдата.
— Густав Лухман. Рядовой двести шестьдесят первой дивизии. Пулеметчик.
— Ты был в плену у русских?
— Так точно, господин полковник, меня взяли вчера ночью.
В каком месте это произошло, Густав Лухман сказать не мог, не знал он и где находится его часть. Зато подробно изложил, как его отпустили русские.
— Ты лжешь! — гневно крикнул полковник, хотя по выражению лица солдата видел, что тот говорит правду. Готцендорф никак не мог понять, с какой же целью был отпущен этот наглый, самоуверенный молодчик. — Сколько было там русских? — продолжал допрашивать Готцендорф.
— Четыре солдата и два генерала, — твердо ответил Лухман.
— Откуда ты знаешь, что два генерала? И почему с ними было так мало солдат?
— Потому, что генералы были одеты в черные мохнатые шубы, — ответил Лухман и объяснил, что он слышал, как солдаты называли одного генералом, а другой, очевидно, был самый главный начальник.
— С чего ты заключил, что именно главный?
— Потому, что он молчал и у него была страшно большая борода и шапка…
— Может быть, это был генерал Доватор?
Готцендорф впился в солдата глазами. Тот выдержал взгляд.
— Да, это был генерал Доватор. Когда они подходили, капитан, который взял меня в плен, назвал его по имени.
— Значит, ты знал, что перед тобой Доватор?
— Да, господин полковник, я в этом абсолютно уверен.
— Почему же ты не убил его? Семья твоя получила бы сто тысяч марок! — заметил Готцендорф.
— Я был без оружия, господин полковник. В следующий раз, если у меня будет в руках пулемет, я его могу убить.
— Ты болван и лжец! Ты просто дезертир! Бросил свою часть и разыгрываешь героя. Я прикажу тебя расстрелять!
— Я говорю правду, господин полковник. Я видел генерала Доватора точно так же, как вижу вас.
— Но почему с ним было так мало солдат? Ты совсем запутался.
— Генералы пришли одни, без солдат. Солдат было трое, один капитан и четыре лошади. Это были те, которые захватили меня в плен. А генералы были без охраны. Вы можете меня расстрелять, но я говорю правду. Я видел там и вас, господин полковник.
— Меня! Ты просто сумасшедший! — возмущенно крикнул полковник.
— Клянусь вам, что видел. Вы ехали на белой легковой машине, остановились у опушки и сердились на майора за то, что он не задержал колонну.
Это была сущая правда. Далее Густав Лухман рассказал, как он сидел вместе с разведчиками в кустах и наблюдал за продвижением колонны.
— Значит, русские были так близко, что все видели?
— Так точно, господин полковник. Генералы тоже видели и очень смеялись. А молодой генерал помахал вслед вашей колонне рукой и скомандовал мне: «Марш домой». Когда он так сказал, я пошел и сначала думал, что меня застрелят. Я очень удивился, что они не сделали этого.
— Может быть, они послали тебя пропагандировать?
— О нет! Русский офицер мне сказал, что я дурак. Вот и все.
Полковник только теперь окончательно убедился, что Доватор впустил его в приготовленную петлю, и скоро начнет ее затягивать. Отправив солдата в штрафной батальон, Готцендорф приказал начальнику штаба срочно готовиться к прорыву. Однако после трех ожесточенных атак на дивизию Атланова немецкие батальоны, понеся огромные потери, успеха не добились.
В это время из района Загорье подошли новые силы корпуса под командованием полковника Карпенкова и начали охватывать Сафониху с северо-востока. Немцы, перейдя к обороне, ожесточенно сопротивлялись. Готцендорф, напрягая последние усилия, изменил направление прорыва и, организовав сильную подвижную группу, при поддержке свыше тридцати орудий решил пробиться на Шейново.
Артиллерийский огонь противника обрушился на дивизию Тавлиева. Доватор видел, что гитлеровцам все равно не вырваться, и, желая сохранить свои полки от лишних потерь, прекратил атаки и решил было послать парламентеров, но его отговорили.
— Перебьют, подлецы! — заметил Карпенков.
— Это верно, — согласился Лев Михайлович. Необходимость быстро ликвидировать дивизию противника, чтобы двигаться дальше, толкнула его на смелое и остроумное решение. Вызвав полковника Тавлиева и угостив его хорошим ужином, Доватор, шутливо подзадоривая комдива, стал осторожно выяснять его настроение. — Вот ты, полковник, все на меня обижался, что мало работы даю, а сам подвел… Атланов сегодня четыре атаки отбил, взял триста человек в плен, несколько пушек, а мы с тобой топчемся на месте, звякаем на морозе шпорами, а немцы в Денисихе свинину жрут да на печах спят.
— Да вы же сами мне приказали держать оборону, атаковать не разрешаете! — горячился Тавлиев.
— Не разрешаю потому, что не вижу в этом никакого толку.
— Давайте приказ — будет толк. Расшибу вздребезги, — настаивал полковник.
— Знаю, что расшибешь… А сколько будет потерь, об этом подумал?
— Война без потерь не бывает, товарищ генерал.
— Ну, это, брат, старая песня. Ты вот сделай так: выиграй сражение с малыми потерями. Вот это будет тактика!.. Надо заставить противника делать именно то, что выгодно нам. В этом весь смысл тактики. Хочешь одним разом покончить со всей немецкой дивизией?
— О чем речь! Я, товарищ генерал, всегда готов. Давайте любой приказ! — От сильного возбуждения лоб Тавлиева покрылся капельками пота.
— Тогда слушай внимательно. Начни шумиху, будто бы намерен атаковать, а сам выведи людей из обороны. Оставь самый пустячок. Немцы обязательно будут рваться на Петряиху и обрушат на тебя все запасы снарядов. После этого ты сделай вид, что твоя атака выдохлась. Если они будут нажимать, не торопись, отведи свой пустячок в лес, а сам держи наготове ударную группу в тысячу сабель в конном строю и сконцентрируй плотную массу кинжального огня. Ошеломительного, понимаешь?! Фашисты сейчас же смешаются, а ты в это время их в шашки, да чтобы крику побольше. А остальное с другими комдивами я доделаю сам.
— Так вы это серьезно, Лев Михайлович?!
Тавлиев вскочил и начал быстро застегивать полушубок.
— Почему же не серьезно? Иди к наштакору, у него уже, наверное, готов боевой приказ. Слушай дальше. Я уже распорядился, чтобы подтянуть всю артиллерию. Как только противник выкатится из Денисихи, мы его накроем из всех батарей и ворвемся в Сафониху с двух сторон. Надо кончить его так, чтобы не вырвалась ни одна живая душа…
Готцендорф разместил штаб дивизии в большом высоком доме сельсовета, рассчитывая, что русские будут стараться сохранить это здание как ориентир.
