антирелигиозно… Я, конечно, не могу ручаться… Но спустя несколько месяцев, когда я оказался в плену у террориста Карлоса, он признался мне, что был знаком с принцем. Карлос любил поддразнивать подружку молодого человека, спрашивая, как ее угораздило связаться с таким реакционером. А та отвечала: „Он вовсе не реакционер“. И как-то сказала Карлосу: „Скоро вы все убедитесь, что он настоящий герой“» [373].
Для некоторых арабских левых Фейсал ибн Мусаид стал неким «революционером», эдаким саудовским Александром Ульяновым — братом Ленина, который участвовал в заговоре с целью убить царя.
Начались допросы убийцы. В них участвовали профессиональные следователи и члены королевской семьи.
Через несколько дней король Халид в интервью бейрутской газете «Дейли стар» заявил, что убийство было совершено «ненормальным одиночкой, а не в результате какого-либо иностранного заговора». Ливанские врачи сообщили, что принца лечили от наркомании и алкоголизма. Не был ли он просто умалишенным? Но тогда по шариату его нельзя было казнить. Его допрашивали в течение нескольких недель, и он показывал презрение ко всему, чем жил его дядя, включая ислам. Врачи вынесли вердикт, что он не был психически больным. Это означало, что он совершил убийство сознательно, находясь в здравом уме.
Через 85 дней — 18 июня 1975 г. — убийцу, ступавшего нетвердо, вывели на главную площадь Эр-Рияда, и палач публично обезглавил его. За казнью наблюдала толпа примерно в 20 тыс. человек.
Траектория жизни Фейсала выглядит фантастической.
Босоногий мальчик в оборванной рубашонке сидит на земле, пальцем вычерчивает на песке буквы арабского алфавита и запоминает суры из Корана. Это Фейсал.
Тот же самый мальчик, но чуть постарше, вскакивает на горячую лошадь, чтобы на полном скаку нестись вокруг Эр-Рияда, или, преодолевая физическую слабость, проявляет отчаянную смелость, прыгает в глубокий колодец, чтобы барахтаться там, пока сверху не кинут веревку.
Подросток шествует с достоинством — ведь он посол правителя Неджда — под проливным дождем из одного отеля Лондона в другой. Затем вежливо и с достоинством вручает сабли — подарок отца королю Великобритании.
Юноша во главе войска покоряет Асир и делает это с минимальными потерями, а спустя несколько лет успешно воюет против Йемена.
Вице-король управляет страной размером больше Англии, со святыми местами ислама.
Премьер-министр, призванный своим братом-королем, чтобы навести порядок в финансах, спасти страну от банкротства, вслед за этим отправленный в отставку.
Больной, разочарованный, после тяжелой хирургической операции, он вновь возвращается во власть.
Лидер страны, которой все предсказывали гибель и развал, находит способы консолидировать ее и укрепить королевский режим. Он занимает трон без кровопролития, не нарушая клятвы, данной отцу.
Набожный и преданный исламу правитель сталкивается в смертельной схватке с мощным противником, левым светским лидером-националистом, который когда-то был его кумиром.
А когда тот терпит унизительное поражение от Израиля, протягивает ему руку помощи, становясь если не другом, то партнером и союзником.
Поклонник Соединенных Штатов, глубоко оскорбленный в своих чувствах, когда один президент помог на месте Палестины создать Израиль, а другие президенты оказывали еврейскому государству беспрецедентную по масштабам военную и финансовую помощь. Дальновидный политик, сделавший ставку на сотрудничество с США, несмотря на все разногласия.
Самый могущественный из арабских правителей, от одного решения которого зависели и судьба мирового рынка нефти, и курсы валют и акций на международных биржах, и темпы развития экономики многих стран.
Верующий и патриот своей страны, глубоко озабоченный тем, что поклонение Аллаху на его родине может быть заменено поклонением золотому тельцу, делающий все возможное, чтобы сохранить веру и традиционные ценности. Осторожный и в то же время решительный лидер, выверяющий каждый шаг, чтобы провести свою страну через минное поле внутренних проблем, межарабских противоречий и столкновений времен «холодной войны». Шаг вперед, полшага назад, еще четверть шага вперед, и в результате — все равно движение, развитие.
Любитель пустыни, ее бодрящего воздуха, ее бесконечного простора и величия, соколиной охоты среди песков и скал.
Отец 18 детей, озабоченный тем, чтобы передать им свои убеждения, взгляды, понятия о чести, достоинстве, ответственности.
Все это был Фейсал. Это был один человек. Одна личность, которая изменялась, развивалась, формировалась, реагировала на окружающий мир и одновременно формировала этот окружающий мир.
Какое же наследство он оставил? Что можно сказать о его правлении? На протяжении всего повествования автор по мере возможности воздерживался от оценок, от характеристик, от дефиниций. Но в эпилоге этого не избежать.
«Вы что, собираетесь написать книгу, прославляющую короля Фейсала?» — подозрительно спросил меня Мухаммед Хасанейн Хейкаль. «Нет, я собираюсь написать объективную книгу». — «Объективности быть не может…» — «Я собираюсь писать взвешенно и объективно» [374].
Вспоминая этот разговор, пожалуй, соглашусь с Хейкалем. Он был прав в том смысле, что трудно занять позицию объективности, холодного нейтралитета при оценке любого политического деятеля. Для мэтра арабской журналистики, потратившего столько сил для очернения Фейсала, положительная оценка короля может выглядеть «прославлением», панегириком.
Главный, принципиальный пункт разногласий между мною и всеми критиками короля Фейсала, особенно насеристами, марксистами, светскими левыми националистами, сводится к моему убеждению, которое я открыто высказывал: Фейсалу в конкретных исторических условиях не было альтернативы.
Критики короля Фейсала говорят, что он служил интересам семьи Ааль Саудов и подавлял оппозицию. Да, Фейсал служил и интересам королевской семьи. Да, Фейсал подавлял оппозицию. Но для меня главные вопросы заключаются в том, каковы конкретные результаты его правления и что могло бы прийти на смену режиму, который он создал. Я задавал этот вопрос и насеристам, и марксистам. «Вы хотели бы получить саудовского Саддама Хусейна, чтобы повторить путь Ирака?» — «Господи, упаси и помилуй!» — «Приход к власти марксиствующего режима типа Менгисту в Эфиопии?» — «Ни в коем случае». — «Левый, почти коммунистический режим типа южнойеменского?» — «Только не это». — «Так что же?» По умолчанию подразумевалось, что в Саудовской Аравии должен был появиться какой-то аравийский Гамаль Абдель Насер, который обладал бы всеми его достоинствами и не имел бы его недостатков, корни которого были бы в аравийской почве, и в то же время он был бы носителем общеарабских идеалов. То есть речь шла о воображаемом, виртуальном лидере, которого не могла породить аравийская земля ни при каких обстоятельствах. В беседах со мной и Мухаммед Хасанейн Хейкаль, и Сами Шараф отвергали утверждение, что Фейсалу не было альтернативы. Понимаю их. Признать правоту моей позиции означало бы для обоих по-своему выдающихся деятелей перечеркнуть часть собственной жизни, собственных убеждений.
Левый или просто светский режим в Саудовской Аравии, даже если вообразить его появление, был бы военной диктатурой.
