Горбачёв был недоволен. На заседании Политбюро 8 мая раздражённо говорил:
— «Никто на Совете обороны так и не смог толком объяснить, что такое стратегический паритет. И это вопрос не статистики, а военно— политический вопрос. Стратегический паритет в том, что мы имеем надёжную гарантию обороны страны. И противник не пойдёт на нас, ибо получит неприемлемый ответный удар. Если мы предвидим такой результат, то паритет есть. А если мы будем подсчитывать: винтовка у них и винтовка у нас –то тогда надо кончать со строительством социализма. У них 6 триллионов (долларов)трудится на вооружение. И мы что, будем подгонять под эту сумму? Кончать надо с таким подходом.
У народа всё тащим. И будем превращать страну в военный лагерь. А на Западе явно хотят втянуть нас во второй вариант гонки. Рассчитывают на военное истощение. И будут нас изображать милитаристами. И по СОИ они нас втягивают. Вот с этих позиций надо подходить в формулировании доктрины.
И когда мы говорим о численности наших войск в Европе, и если честно признаем, объявим цифры, то придётся придти к необходимости вывода войск в соответствующее время. Ведь для руководства наших союзников важно, чтобы мы держали военное присутствие у них. И им не важно, сколько там наших войск. Нам нужно присутствие, это политический момент, чтобы знали. Тронут наших союзников и будут иметь дело со всей нашей силой.
Поэтому подход: солдат у нас, солдат у них, у нас патрон, у них патрон –это не подход.
Надо внести ясность. Скажем, сохранить по 170 тысяч. Но за этим не должно быть суеты: мол, сразу будем выводить лишнее… Пусть они отреагируют. Может, скажут, что не надо. Нам нужно развязать линию на доверие, доверие, ещё раз доверие. Запад постоянно об этом твердит, а мы крутим».[240]
В конце концов, министерство обороны вроде бы пошло на уступки. Но двусмысленность всё равно оставалась. «Я считаю, заявил на том Политбюро маршал Ахромеев, что по дисбалансу вооружённых сил в Европе надо искать выход и сказать открыто об этом». А в доктрину, хотя и в общей форме, было включено положение об отказе от подготовки и проведения крупных наступательных операций. Как пояснял это маршал:
— «Будем отражать нападение только оборонительными операциями и одновременно стремиться с помощью политических мер ликвидировать конфликт. Преднамеренно отдавая стратегическую инициативу в войне агрессору, будем вести оборону в течение нескольких недель. Если эти меры не приведут к успеху и параллельными политическими акциями агрессию прекратить не удастся, только тогда развернём широкомасштабные действия по нанесению поражения агрессору».
Однако это вызвало шок среди военной верхушки. Как пишет в своих воспоминаниях Ахромеев, в зале Академии и Генерального штаба, где он делал доклад о доктрине, стояла мертвая тишина, а на лицах слушателей –непонимание, недоумение и тревога. «Но что началось после доклада! Куда делась респектабильность наших военных учёных!... Посыпались обвинения чуть ли не в измене или уже во всяком случае не только в ошибочности, но и недопустимости ряда положений доклада».[241]
Особое неприятие вызывало намерение идти на ноль по РСМД. Министерство обороны и военно— промышленный комплекс бурлили негодованием: Горбачёв согласился на ликвидацию нескольких групп первоклассных ракет. Если соглашение по РСМД будет заключено, Советскому Союзу придётся сокращать ракет в несколько раз больше, чем американцам.
И главный импульс здесь шёл от министра обороны маршала Соколова, а главным аргументам была Ока: сдали эту прекрасную ракету не за что ни про что, хотя по своим параметрам она не должна включаться в категорию ракет меньшей дальности.
В кулуарах министерства обороны рассказывали, что главному конструктору этой ракеты С.П. Непобедимому велели срочно ехать на полигон Капустин Яр и провести там пуск Оки на 500 километров как раз в то время, когда над полигоном будет пролетать американский спутник. Но конструктор отказался, заявив, что так далеко Ока летать не может –это не позволяют ей законы баллистики.
— Причём тут баллистика, если есть указание ЦК КПСС, — раздражённо заявил большой начальник. –Это указание надо выполнять!
— Тогда уже без меня, — отрезал Непобедимый.
На 500 километров Ока так и не полетела.
Однако открыто критиковать Горбачёва военные всё же не решались. Они сконцентрировали огонь на Шеварднадзе, обвиняя его, что это он убедил Генсека дать согласие на ликвидацию Оки. А маршал Ахромеев открестился: с Генштабом не советовались. Горбачёв вызвал его в Кремль на переговоры с Шульцем при обсуждении проблем сокращения стратегических вооружений, уже после того, как они с Шеварднадзе сдали Оку, и он, Ахромеев, ничего не знал об этом. Правда у мидовских специалистов были большие сомнения на этот счёт. Военные эксперты, хотя и не присутствовали в те дни в рабочей группе, но были полностью в курсе дела — их информировали коллеги из МИДа. И дотошный Ахромеев, отправляясь в Кремль, не мог не знать об этом.
В общем, интрига здесь была хитро закручена. Прямо против соглашения по РСМД министерство обороны не выступало. Оно лишь негодовало, что отдельные советские руководители бездумно идут на ликвидацию целых классов вооружений, столь необходимых для безопасности страны. И, что совсем уж необычно для той поры, — в министерстве обороны было проведено партийное собрание, где остро критиковали этот промах советского руководства.
Разумеется, Горбачёв знал об этом и всё больше мрачнел. А окончательное решение о заключении договора по РСМД тем временем всё больше повисало в воздухе. Нужно было действовать. Но как?
Москва, 29 мая 1987 года. Поздний вечер. Киевское шоссе перекрыто. По нему в сгущающейся тьме несутся черные ЗИЛы и сворачивают к правительственному аэропорту Внуково два. Это в неурочное время, раньше срока возвращается из Берлина Горбачёв.
Он спускается по трапу и его встречает Политбюро в полном составе. Михаил Сергеевич приветливо улыбается, здоровается с каждым за руку и говорит что— то доброе, а глаза злющие — горят. Широким жестом приглашает членов Политбюро в спец комнату в левом углу зала. Через полтора часа выходит весь красный и громко со значением говорит:
