С другой стороны, ориентация на этические ценности не позволяла видеть в истории развития, изменения, не говоря уже об историческом прогрессе. Ясно ощущались лишь те исторические рубежи, что наметило христианство. Картина событий, разворачивающаяся в историческом времени, казалась лишь повторением одних и тех же ситуаций, где проявляются одни и те же человеческие свойства. «При нашей жизни, как мы знаем, ничего не произошло такого, подобного чему не было бы раньше, и поэтому, – пишет П. Шуане, – воспоминание пр©шлых событий очень полезно как для того, чтобы утешить, наставить и укрепить себя против несчастий, так и для того… чтобы воодушевиться и обрести силы для благих дел» [679]. В прошлом видели почти что современную себе жизнь, только с другими персонажами, и потому неудивительно, что считалось, будто знание истории наделяет непосредственным предвидением будущего и дает ключ к любой жизненной ситуации, к разрешению любой проблемы. И когда, например, канцлер на Генеральных штатах 1484 г. заверял депутатов в том, что новый король, Карл VIII, будет управлять страной наилучшим образом, то аргументировал он только тем, что у короля «достаточно предвидения, приобретенного чтением и познанием прошлого» [680]. По этой причине историческое знание в ту эпоху приобретало в глазах людей исключительную ценность.
Объяснение исторических и общественно-политических событий в ту пору искали, естественно, в области морали и межличностных отношений. Определяя мотивы действий и поступков отдельных исторических личностей, виновников тех или иных исторических событий, историки обращались к абсолютным, в их понимании, нравственным эталонам, заданным христианской и рыцарской концепцией, и судили в зависимости от соответствия поступков этим эталонам. При этом не было нужды прибегать к идее прямого вмешательства бога в общественные и политические события, ибо воля бога казалась воплощенной в нравственном законе. Наделенные разумом, помогающим различать добро и зло, и свободой воли[681], люди сами способны ориентироваться в том, чего желает бог, и, отступая от его воли и губя свою душу, сами карают себя. Такая позиция, характерная для историков XV в., была важным моментом в процессе секуляризации исторической и общественной мысли.
Но наряду с этической концепцией в XV в. начали пробивать себе путь и воззрения, которые можно квалифицировать как рационально-эмпирические. Наиболее отчетливо они, до Коммина, выражены в автобиографическом романе Жана де Бюэя «Юноша». Ж. де Бюэй, профессиональный военный, прошедший выучку на нолях сражений последнего этапа Столетней войны, глубоко проникся убеждением в ценности человеческого разума и практического опыта для понимания стоящих перед человеком его сугубо земных обязанностей, имея в виду при этом в качестве цели успешность человеческих действий, не подлежащую нравственной оценке и прямо не соотносимую с посмертным воздаянием. «Чтобы управлять собой и другими, отправлять должности и осуществлять власть над другими, требуются большие познания и ум» [682], – пишет он и в другом месте особо подчеркивает важность опыта в познании: «Никто не может что-либо познать, не испытав этого» [683]. Исходя из этих своих убеждений, он предлагает и соответствующий способ овладения искусством управления людьми: «Для совершенного правления нужно знать то, чем управляешь, и его природу… Тот, кто имеет власть и управляет людьми, должен познать их еще до принятия власти. И лучше всего это можно сделать, если быть сначала частным лицом и общаться с людьми более низкого положения или с равными себе. Таким путем люди низкого положения, обладающие большим природным умом, обычно достигают больших успехов» [684].
Чрезвычайно важно отметить, что с рационально-эмпирических позиций Ж. де Бюэю удается увидеть то, чего не замечали другие мыслители, взиравшие на вещи с этических высот, а именно: он уловил «обновление времени», т. е. некое совершенствование в человеческой деятельности, происходящее с течением исторического времени. Он увидел это прежде всего в своей профессиональной сфере военного дела, которая была одной из наиболее динамичных сфер человеческой практики. Одно лишь изобретение артиллерии могло породить сознание превосходства своего времени над прошлым, но для этого нужно было посмотреть на вещи именно с иных позиций, не с отвлеченно-нравственных, а с прагматическо-рационалистиче-ских, что и сделал Ж. де Бюэй. Уверенность в том, что его военный опыт не менее важен, чем военное искусство, изложенное в сочинениях старых авторов, и может во многом его дополнить, и побудила его взяться за перо: «Если кто-либо вздумает обвинить меня в том, что я хочу построить из старого дерева новый дом, поскольку те, кто описал деяния римлян, составил французские хроники и рассказал о других сражениях прошлых времен, якобы достаточно изложили способы и средства ведения войны и нет нужды в том, чтобы вновь говорить об этом, то я отвечу на их доводы так: кто никогда не прекращает обновлять свои познания, тот всегда найдет что-нибудь новое. Кроме того, скажу, что со дня на день и все более и более множатся изобретения людей и обновляются приемы деятельности, ибо по мере обновления времени появляются и новшества; и сейчас есть много вещей и хитроумных изобретений, о которых другие не знали и не использовали их, а потому сдается мне, что мой труд будет кое в чем полезен» [685].
В этих словах Ж. де Бюэя легко заметить зародыш идеи исторического прогресса – прогресса, совершаемого благодаря развитию человеческого разума и его успехам на поприще познания и освоения мира. В полной мере она оформится в следующем, XVI столетии, но этому предшествовал этап, на котором определился переворот в социальном сознании, заключающийся в признании самостоятельной ценности позитивных практических знаний и разума как средства их обретения. Этот этап, судя по всему, приходится на вторую половину XV в., и в его становлении сыграл немалую роль Филипп де Коммин.
* * *
Переходя к анализу исторических и общественно-политических взглядов Коммина, зададимся вопросом: в чем он видел ценность исторических знаний и какое значение придавал своему труду? Как и многие его современники, он очень высоко ставил историческую литературу, выше, чем любую другую: «Все написанные книги были бы бесполезны, если бы не напоминали о прошлых событиях, так что из одной только книги за три месяца можно узнать больше, чем увидели бы своими глазами и познали на опыте 20 человек из сменяющих друг друга поколений» (I, 130). По его мнению, «одно из лучших средств стать человеку мудрым – это читать древние истории и учиться на прошлых событиях и примере наших предшественников, как себя вести и чего остерегаться, дабы действовать мудро. Ибо наша жизнь так коротка, что ее не хватает для приобретения опыта в стольких вещах» (I, 129).
