– Вы неправильно произносите слово «солнце». Надо говорить «сонце», а не «солнце».
Голос Маяковского раздался из темноты:
– Если я завтра скажу «соньце», вы все должны будете так говорить.
– Вот как! – опешил актёр».
В начале февраля 1918 года в Москве появились афиши:
«Всем… Всем… Всем…
Каждый культурный человек 2-го февраля должен быть в Политехническом музее на великом празднике футуризма.
Маяковский. «Человек». Вещь.
Пришедшие увидят: Рождество Маяковского. Страсти Маяковского. Вознесение Маяковского. Маяковский в небе. Возврат Маяковского. Маяковский – векам.
Вступительное слово скажет отец российского футуризма
Давид Бурлюк.
Председатель праздника Василий Каменский».
Сергей Спасский к этому добавил:
«Город оклеен цветными тоненькими афишами.
– Хожу по улицам, как по собственной квартире, – отметил Маяковский, поднявшись по Тверской, всеми фасадами повторявшей его имя.
В Политехническом он был внешне спокоен… Умело распределяет голосовые силы… толпа слушает, почти не дыша…».
Журнал «Наш путь» об этом «празднике футуризма»:
«Владимир Маяковский выступил с речью „Наше искусство – искусство демократии“. То, что он говорил, убедительно не было. Когда же стал читать свою новую вещь – поэму „Человек“, пришлось поверить теоретически не доказанному положению».
Алексей Николаевич Чичерин, ставший в скором будущем одним из основателей советского поэтического конструктивизма, тоже был на том вечере и написал о нём так:
«После чтения был объявлен диспут…
Маяковский сказал:
– Слово предоставляется знаменитому символисту, самому талантливому из всех символистов России – Андрею Белому.
Сидевший в первом ряду Андрей Белый начал отнекиваться, но Маяковский – человек темпераментный – вытащил его на эстраду, и, встреченный аплодисментами, Белый произнёс горячую речь о силе поэтического дарования и литературного стиля Маяковского».
Сергей Спасский:
«Белый и сам превосходный оратор, но держится, на первый взгляд, застенчиво. Он говорит, словно думает вслух, и передвигается вдоль эстрады лёгкими, танцующими шагами. Маяковский смотрит на него сверху вниз и слушает очень внимательно».
Алексей Чичерин:
«… он, между прочим, сказал, что после них, символистов, Маяковский является самым крупным поэтом России, потому что – он говорит своё, неожиданно новое слово».
Сергей Спасский:
«– Уже то, что Маяковский читает наизусть целый вечер, и так превосходно читает, вызывает в нас удивление.
Белый отмечает значительность темы:
– Человек – сейчас тема самая важная. Поиски Маяковского – поиски новой человеческой правды».
Алексей Чичерин:
«Белый с большим одобрением отозвался о „Человеке“ – „с точки зрения заложенных в этой поэме изобразительных средств“. Однако Белый отмежевался от выраженного в ней мировоззрения, сказав, что оно ему, Белому, чуждо».
Принять то, о чём говорил в своей поэме Маяковский, Андрей Белый, конечно же, не мог. Ведь у него уже была написана своя собственная поэма «Христос воскрес», в которой были и такие слова:
«Обнимает
Странными туманами
Тела, —
Злая, лающая тьма.
Нападает
Из вне-времени —
Пулемётами…
Из раздробленного
Темени
С переломленной
Руки —
Хлещут красными
Фонтанами
Ручьи…»
О том, какие страшные беды угрожали тогда его родине, Андрей Белый предчувствовал верно. Маяковский об этом не обмолвился ни словечком.
О том, как выглядел поэт-футурист после того, как вечера-диспуты заканчивались, Сергей Спасский написал:
«Когда мы шли после выступлений по Москве, Маяковский, только что оживлённо беседовавший с публикой, становился непроницаемо молчалив. Он шагал, обтянув горло шерстяным кашне, концы которого свисали на спину и грудь… Невозможно было нарушить его молчание. Слова словно отскакивали от него. И казалось, не бывает на свете более замкнутых, более суровых людей».
Во второй половине февраля 1918 года издательство «АСИС» («Ассоциация социалистического искусства») выпустило две поэмы Маяковского: «Человек» и «Облако в штанах» без цензурных изъятий. Поэма была сопровождена таким пояснением автора:
««Облако в штанах» (первое имя «Тринадцатый апостол» зачёркнуто цензурой. Не восстанавливаю. Свыкся.) считаю катехизисом сегодняшнего искусства.
"Долой вашу любовь", "долой ваше искусство", "долой ваш строй", "долой вашу религию" – четыре крика четырёх частей.
Долг мой восстановить и обнародовать эту искажённую и обезжаленную дореволюционной цензурой книгу».
Катехизисом, как известно, принято называть книгу, которая содержит основные положения какого-либо вероучения. Назвав себя «тринадцатым апостолом», Маяковский предлагал читателям свою веру, своё учение.
Поэт Вадим Шершеневич (он примкнул в тот момент к акмеистам) откликнулся на эти издания статьей в нижегородском альманахе «Без муз», коснувшись, в частности, содержания обеих поэм:
««Облако», вышедшее без цензуры, в глазах публики должно выиграть, но нам, признаться, больше нравилось первое. За невольной недоговорённостью многоточий угадывалась мощь богохульства. Ныне оказалось, что там было больше богоругательства. Но это не меняет нашего мнения об этой поэме как о лучшей книге Маяковского и как об одной из лучших книг этих лет, особенно если сопоставить с «Человеком», звучавшим слабо, перепевчато, надуманно».
Одну из вышедших книг поэт подарил Якову Блюмкину, написав на ней:
«Дорогому товарищу Блюмочке. Вл. Маяковский».
А теперь обратим внимание на четверостишье из поэмы «Человек»:
«Теперь
на земле,
должно быть, ново.
Пахучие вёсны развесили в сёлах.
Город каждый, должно быть, иллюминован.
Поёт семья краснощёких и весёлых».
«Семья краснощёких».
«Краснощёких»!
