Просила Воейкова что-нибудь для него сделать, как он уже прежде обещал, а он ответил, что не может. Я понимаю, что мальчик должен быть призван, но он мог бы устроить его санитаром в поезде или чем-нибудь вроде этого. Он всегда ходил за лошадьми в деревне; он единственный сын, — конечно, это ужасно тяжело. Хочется помочь отцу и сыну. Какие чудные телеграммы Он опять прислал!»), и войну эту ненавидел… Но какой смысл лакировать царского друга вопреки очевидным фактам, подобно тому, как когда-то вопреки фактам же его чернили?
А Государю, по всей вероятности, про «Товарпар» ничего не доложили. Но не потому, что нечего было докладывать. Просто жив еще был пример уволенного Джунковского. Да если бы и доложили, это мало что изменило бы. Государь был занят в ту пору совсем другими делами, и у Григория Распутина он взял 4 августа благословение, потому что готовился принять очень важное, судьбоносное решение.
Пятнадцатый год. Смена министров. Новые враги. Муж «девочки с персиками». Тревога Императрицы. Две столицы. Крестный ход. Последний царский святой. Епископ Варнава перед судом первосвященников. Отставка Самарина
В истории дореволюционной России 1915 год стал одним из самых несчастливых. В мае началось отступление наших войск.
«Последние события на театре военных действий развиваются при весьма тяжелых для нас обстоятельствах. Отступление всего Южного фронта от важных линий, осада Перемышля — все это весьма грустно. Конечно, решающего значения это не имеет, но все же с такими жертвами и усилиями мы достигли Карпат и Дунайца, а теперь стоим опять на Сане, как осенью. Все пошло насмарку. Слабы наши стратеги. Но нельзя никого винить сейчас. Рано, да и трудно учесть все, что происходит», — писал в дневнике Великий Князь Андрей Владимирович.
И тем не менее виноватых искали. Повсюду говорили об измене и предательстве. Весной был казнен по обвинению в шпионаже (по всей вероятности, ложному) полковник Мясоедов — и эту трагическую историю, к которой был причастен Гучков и которая раздувалась теми же газетами, что преследовали Распутина, впоследствии считали прологом к убийству царского друга.
«Я еще помню атмосферу этих дней. Паника. Слухи. Измена. Глупость. Мясоедов, Сухомлинов, Распутин», — вспоминал позднее Солоневич.
«История с Мясоедовым, во всем ее развитии и разветвлении, за время войны была, пожалуй, главным фактором (после Распутина), подготовившим атмосферу для революции. Испытанный на политической интриге, Гучков не ошибся, раздувая грязную легенду с целью внести яд в ряды офицерства. Время уже и теперь рассеяло много клеветы, возведенной на представителей царского времени, и чем больше будет время работать, тем рельефнее будет выступать вся моральная грязь величайшего из политических интриганов, господина Гучкова», — писал Спиридович. Хотя следует учесть, что Гучкова жандармский генерал терпеть не мог по личным причинам («У нас с ним была история из-за убийства Столыпина[46]. Он просил разрешения вызвать меня на дуэль», — вспоминал позднее Гучков), и, таким образом, Спиридович мог быть в данном случае пристрастен.
Но дело было не только в Гучкове. В 1915 году страна увидела, что она не готова к затяжной войне. В низах начиналось революционное брожение, сменившее энтузиазм лета 1914-го, на фронте катастрофически не хватало снарядов, оружия, сапог. В верхах необычайно резким сделался конфликт между Ставкой и правительством — фактически в России наступило двоевластие: генералов и министров, и Государь был вынужден в этот конфликт вмешаться. В июне было принято решение о замене непопулярных членов правительства. Произошло это не в Петербурге, а в Ставке, куда прибыл вместе с министрами Николай, и там, как отмечал в своих мемуарах Спиридович, «Горемыкин (председатель Совета министров. — А. В.) объявил о новом курсе. Этот новый курс — «на общественность» не вязался с присутствием в Совете почтенного Щегловитова и маститого Саблера. Решено было просить Государя, для примирения с общественностью, заменить Щегловитова Александром Хвостовым, Саблера — Самариным».
Помимо этих двух назначений состоялись еще два: министр внутренних дел Маклаков был заменен князем Щербатовым, а военный министр Сухомлинов — Поливановым. Эти перестановки сказались и на судьбе Распутина: летом 1915 года в ключевых имперских ведомствах у крестьянина села Покровского неожиданно появились враги.
«Хорошо то, что Маклакова турнули, и вполне понятно, что он хотел сесть на место В. К-ча, чувствуя свою непрочность, — Распутин не отстоял его: не пришел ли конец и сему мерзавцу?» — с надеждой восклицал в письме к киевскому митрополиту Флавиану 6 июня 1915 года архиепископ Антоний (Храповицкий).
«Извини меня, но я не одобряю твоего выбора военного министра… Разве он такой человек, к которому можно иметь доверие? Можно на него положиться? Как бы я хотела быть с тобою и узнать причины, побудившие тебя его назначить!.. Не враг ли он нашего Друга, что всегда приносит несчастье?» — вопрошала Императрица.
Слова о «Друге» стали лейтмотивом всей ее переписки и отражали настроение ее души.
«Как бы я хотела, чтобы Н. (Великий Князь Николай Николаевич. — А. В.) был другим человеком и не противился Божьему человеку! Это всегда приносит несчастье…»
«Он (Распутин. — А. В.) просит тебе передать, чтобы ты обращал меньше внимания на слова окружающих тебя, не поддавался бы их влиянию, а руководствовался бы собственным инстинктом. Будь более уверенным в себе и не слушайся других, и не уступай тем, которые знают меньше твоего… Он очень жалеет, что ты не поговорил с ним обо всем, что ты думаешь, о чем совещался с министрами и какие намерен произвести перемены. — Он так горячо молится за тебя и за Россию, и может больше помочь, если ты с Ним будешь говорить открыто».
«16.06.15… На сердце такая тяжесть и тоска! — Я всегда вспоминаю, что говорит наш Друг. Как часто мы не обращаем достаточного внимания на Его слова! — Он так был против твоей поездки в ставку, потому что там тебя могут заставить делать вещи, которые было бы лучше не делать. Здесь дома атмосфера гораздо здоровее, и ты более верно смотрел бы на вещи, — возвращайся скорее <…> Теперь я понимаю, почему Григ, был против твоей поездки туда. — Здесь я могла бы помочь тебе. — Боятся моего влияния <…> У меня сильная воля, я лучше других вижу их насквозь и помогаю тебе быть твердым. — Когда Он советует не делать чего-либо и Его не слушают, позднее всегда убеждаешься в своей неправоте…»
