Как представитель господствующего класса по происхождению и по убеждениям, Коммин, естественно, с пренебрежением относился к народу. Приобщение народа к власти, по его мнению, всегда было чревато опасностями для общества и государства. Так, одной из причин гражданских смут в Римском государстве он считал то, что там народ через должность народных трибунов был допущен к управлению государством, и противопоставлял римскому политическому устройству государственный строй Венеции, где «нет народных трибунов, которые у римлян были отчасти причиной разладов, поскольку народ не пользуется у них никаким доверием и никуда не приглашается, а все должности заполняются дворянами, за исключением секретарских» (III, 114). Он убежден, что народ не способен отправлять государственные обязанности, поскольку «немногого стоит, если только у него нет предводителя, которого уважают и боятся». Но в то же время он понимает, что восставший народ становится могучей силой, способной спутать все карты в политической игре, и потому пишет о народе, что «бывают моменты, когда он приходит в ярость и тогда становится страшным» (I, 161).
Рассмотрение исторических событий преимущественно в их политическом аспекте было, конечно, не ново, и Коммин отнюдь не оригинален в этом, как и в том, что ищет объяснение событий в мотивах, движущих отдельными личностями или – в более редких случаях – отдельными социальными группами. Но если его предшественники определяли мотивацию поступков, исходя из христианско-рыцарской шкалы этических ценностей и соответствующих социально-этических понятий, которые рассматривались нами выше, то Коммин, не приемля эту шкалу ценностей, анализирует поступки людей, отталкиваясь от собственной концепции человека. Считая, что люди по своей природе более склонны к злу, нежели к добру, он видит побудительную причину их действий прежде всего в стремлении к личному благу, личной выгоде и крайне редко – в желании следовать нравственным заповедям.
Поэтому при осмыслении социальной жизни Коммин совсем не прибегает к категориям справедливости, союза, порядка, согласия и общественного блага, выражавших суть старой социальной доктрины. Из нее он позаимствовал только категории негативного ряда – перемены, раздоры, войны, личное благо, отвечающие его собственным взглядам на общество. Перемены как перераспределение должностей и материальных благ он также считал одним из главных социальных зол, проистекающих из стремления людей к личному благу: «Всякие перемены в королевстве бывают болезненными для большинства людей, и хотя некоторые от этого выигрывают, во сто крат больше таких, кто проигрывает» (III, 300). А от раздоров «гибнет все лучшее в мире» и «верный признак поражения – когда те, кто должны держаться вместе, разобщаются и бросают друг друга» (I, 96).
Коммин сознательно отказался от старой социальной доктрины с ее идеалом общественного устройства, поскольку в ней социальные реалии представали в ложном свете. Он рассматривает жизнь с рационалистической точки зрения и берет ее в том виде, в каком она предстает его проницательному взору – со всем присущим ей злом, войнами, распрями и борьбой, не считая это чем-то ненормальным и не строя никаких иллюзий насчет возможности нравственного совершенствования людей. Наоборот, все это для него естественно, поскольку проистекает из природных наклонностей людей [688]. Чтобы эти мысли Коммина не показались слишком банальными на фоне частых ламентаций в средневековой литературе по поводу нравственной испорченности людей, следует заметить, что выражать сожаления по поводу испорченности и при этом уповать на нравственное возрождение и искать средства к тому – это одно, но считать «испорченность» в порядке вещей – совсем другое. Во втором случае – Совершенно иной взгляд на вещи, который именно и начал пробивать себе путь с конца XV в. В связи с этим стоит вспомнить, что такого же взгляда придерживался Н. Макьявелли и примерно те же идеи сыграли немаловажную роль в становлении реформационных учений Лютера и особенно Кальвина.
Итак, Коммин не осуждает стремления людей к личному благу, поскольку это стремление для него в порядке вещей. «Ведь естественно, что большинство людей смотрит, как бы спастись или возвыситься, и поэтому с легкостью переметывается на более сильную сторону. Есть, правда, столь добродетельные и твердые люди, что не имеют таких побуждений, но их мало» (I, 66). И по поводу раздоров он говорит, что, «к нашему горю, все мы склонны к раздорам, не учитывая их последствий, и, как я заметил, это происходит во всем мире» (I, 91). Коммин, таким образом, возводит в норму ту социальную жизнь, характерные явления которой были для прежней социальной доктрины недопустимой аномалией, способной привести общество к гибели. При этом он не считает современные ему общественные порядки совершенными, но не видит реальных возможностей их улучшения в социальном плане, поскольку не верит в добрую волю людей.
Хотя Коммин крайне редко прибегает к историческим реминисценциям, несомненно, что его выводы относительно человека и человеческого общества сделаны на основании не только личного опыта, но и знания истории. Он оставался сыном своего времени в том, что считал человеческое общество раз и навсегда созданным богом и потому неизменным в главных принципах его организации. В отличие от де Бюэя он не ощущал исторического прогресса, но зато прекрасно сознавал, что история общества неразлучна с социально-политической борьбой (не считая ее, конечно, двигателем прогресса). Коммин создает концепцию всеобщего взаимного противодействия людей и государств, осуществляющегося по воле бога. «В общем мне кажется, – пишет он, – что господь не сотворил в этом мире ни одного человека, ни животного, которым не дал бы какую-либо противоположность, чтобы держать их в страхе и смирении» (II, 207-208). Аналогичным образом и каждое государство имеет себе противостоящее. В противовес Франции бог дал Англию, Англии – Шотландию, государям Италии противостоят города-коммуны, в Германии друг другу противостоят княжества и т. д. (II, 208-210).
Эта концепция заслуживает особого внимания, потому что она представляет собой первую во французской исторической и политической мысли попытку выявить объективные, независимые от воли отдельных людей причины социально-политической борьбы, неизменно сопутствующей истории. Она как бы санкционирует и утверждает естественность общества борющихся за свои интересы людей, ибо таковым оно создано богом и не может быть иным, а с другой стороны, объясняет, что взаимное противодействие людей кладет пределы человеческим устремлениям, поскольку мораль этого сделать не в состоянии. Кроме того, в представлении Коммина о взаимном противостоянии государств иногда видят и зародыш идеи европейского политического равновесия [689], с чем можно согласиться, учтя, однако, что у Коммина еще нет понятия о союзах государств, обеспечивающих равновесие политических сил.
