Жизнь на острове была прекрасной во многих отношениях, — продолжала она. — Я поднималась на вершину холма, мои волосы развевал ветерок, а взгляд скользил по бескрайним пенящимся волнам. Помню, иногда мне казалось, что брак это не так уж плохо. Конечно же, Джима не было рядом со мной в те моменты, когда я так думала.
Этот остров был самым красивым местом, где мне доводилось жить, и с ним было связано одно из немногих приятных воспоминаний о моей матери, потому что однажды она привозила меня сюда на выходные, когда я была маленькой. Я никогда не забуду, как мы, держась за руки, бродили по пляжу и ели мороженое в рожках, как все обычные девочки с их мамами. Я и не подозревала, что это никогда не повторится снова. Вскоре после этой поездки ее забрали в больницу, и я почти не видела ее с тех пор.
Ну, хватит об этом, или я никогда не закончу рассказ о моем первом браке. Джим был добытчиком, а я готовила еду и убирала дом. Мы ходили на пляж, плавали, ныряли или просто загорали. По вечерам мы сидели на крыльце и смотрели на звездное небо, или он играл на гитаре и пел для меня. Все было хорошо до тех пор, пока я не заговорила о своей мечте стать кино-звездой. Вскоре я научилась держать свои амбиции при себе, так же, как я делала, когда жила в доме Болендеров. Мы хорошо прожили с Джимом несколько месяцев в прекрасном городе Авалоне, до его перевода на Тихий океан.
Я была в ужасе, что он может не вернуться, и отчаянно хотела ребенка.
— Пожалуйста, пожалуйста, Джим, — умоляла я, — если, не дай бог, что-нибудь п-п-п-плохое с-с-случится с тобой, у меня останется что-то, ради чего стоит жить.
— Нет, Норма Джин, — продолжал он настаивать, — ты слишком молода, чтобы становиться матерью. И что ты знаешь о том, как нужно заботиться о ребенке?
— Я так и не простила его за это, — произнесла она мрачно. — Я была сильная и здоровая девятнадцатилетняя девушка и, конечно, легко бы перенесла беременность в то время. Это ранит до глубины души, если ты хочешь иметь ребенка, а мужчина, которого ты любишь, против этого. Подумать только, у меня мог бы быть четырнадцатилетний ребенок сейчас!
Слезы сожаления о том нерожденном ребенке бежали по ее щекам. Как часто случалось, когда Мэрилин откровенно горевала, я, к своему изумлению, обнаруживала, что мои щеки тоже были влажными.
— Оставшись одна, я переехала к его матери Этель, — уточнила Мэрилин, — и могла откладывать нашу обычную арендную плату. Но я ненавидела, когда эта тетка командовала мной, и переехала, как только представилась такая возможность. Я не нуждалась в указаниях, когда вставать, когда ложиться спать, когда мыться, а когда писать письмо ее сыну!
После того как Джим получил назначение, Этель устроила меня на работу на оборонный завод по производству радиоуправляемых самолетов в городе Бербанк, где она работала медсестрой. Иногда она была не так уж плоха. Мне нравилось самой зарабатывать деньги. Такой возможности у меня не было с тех пор, когда в приюте я получала пять центов за мытье посуды. На этот раз я не покупала леденец, а откладывала деньги на аренду собственной квартиры.
Сначала я осматривала на заводе парашюты, но вскоре мне поручили другую работу, где я, стоя на ногах по десять часов в день, распыляла едкий, вонючий жидкий пластик на фюзеляжи самолетов. Это неплохая работа, если вы не возражаете против непрекращающегося целый день кашля. Этель, когда была в хорошем настроении, говорила:
— Дорогая, эти ужасные испарения от краски уничтожат твои красивые волосы.
Но я хотела заработать деньги и продолжала ходить на завод. Несмотря на монотонность операции, рабочие называли этот участок «комната допинга», видимо, из-за едких паров. Но по моему мнению, скорее потому, что вы должны быть наркоманом или идиотом, чтобы продолжать работать там. Я была добросовестной сотрудницей, и меня отметили грамотой за мою превосходную работу. Мне даже присудили звание королевы на заводском пикнике, где я выиграла золотую кнопку за конструктивное предложение относительно технологии операции. Впервые в моей жизни я подумала, что я, возможно, не так уж глупа.
Во время одного из увольнений Джима мы пошли вместе навестить Глэдис в государственной психиатрической больнице.
— Доброе утро, мама, — поздоровалась я, — это мой муж, Джим, с которым я хотела бы тебя познакомить.
Она даже не взглянула на него и вела себя так, словно не слышала меня. Женщина перед нами казалась незнакомкой, странной и эксцентричной. Она стояла неподвижно, прижав выпрямленные руки по бокам, и не проявляла никаких эмоций.
Мне так хотелось увидеть хоть какую-то реакцию на мое появление, но становилось очевидно, что мои ожидания не оправдаются. Но она все еще была моей матерью, и слезы струились по моим щекам, пока мы молча стояли там, напрасно надеясь услышать от нее хоть слово.
— Прощай, мама, — наконец сказала я. — Нам уже пора идти. Но я оставляю тебе мой адрес и номер телефона, так что ты можешь звонить мне в любое время. — Я наклонилась и поцеловала ее в щеку. Она не выразила никаких чувств, как если бы я поцеловала сфинкса. Я поняла, что она не скучает по мне, и это разбивало мое сердце.
26 апреля 1946 года произошло кое-что волнующее, что улучшило мое самочувствие. Неизвестный поклонник опубликовал фотографию с моим награждением на заводе. И так я впервые появилась в журнале, который распространялся по всей стране, хотя мое имя не было указано. Моя фотография была напечатана на обложке журнала «Семейный круг».
Я выглядела как маленькая девочка лет тринадцати, в фартуке, играющая с крошечной овечкой. Худшего снимка вы никогда не видели! Как будто умственно отсталый ребенок из детского сада красным мелком намазал мне губы и лицо вокруг рта. Тем не менее я была взволнована тем, что мою фотографию разместили на обложке национального журнала, и я чувствовала, что она будет первой из многих.
2 марта 1959 гМэрилин упала на кушетку и начала свой рассказ, как будто наша сессия вообще не прерывалась.
— Не прошло и нескольких месяцев, как меня признали кем-то гораздо более интересным, чем просто лицо для обложки журнала «Семейный круг». Дэвиду Коноверу, военному фотографу, поручили посетить наш завод и сделать снимки женщин, работающих на оборону страны. Он искал красивую женщину, образ которой мог бы поднять боевой дух солдат, служащих за рубежом. Он подошел ко мне, когда я старательно работала в «комнате допинга», и решил, что я выгляжу вполне очаровательно в своем мешковатом рабочем комбинезоне. Он сказал, что ему понравилось мое «свежее лицо». «Свежее»? Да я умывалась по пятнадцать раз в день!
