Лидия Осипова - Дневник коллаборантки

Были вчера на ёлке у Давыдова. Сказочное изобилие. Хлебных лепешечек сколько угодно. Тех самых, которых не хватает для умирающего от голода населения. Как раз вчера я пережила момент, близкий к исступлению. Стоят люди в очереди на холоду и ждут возможности купить лепешечки. А купить их можно, только пройдя через комнату, в которой обитает управское начальство. И вот доктор Коровин, развязно, на всю столовую, кричит в кухню: «Прекратите уже этот балаган, нечего им здесь шляться!». И продажу лепешечек прекратили. И никто, ни один человек из этой умирающей от голода толпы не посмел заявить протеста. Не посмела и я. Могут лишить талончика на обед. Сказать по правде, вид этих лепешечек на столе у Давыдова испортил мне всё настроение. Были еще котлеты из конины в совершенно невероятном количестве. Водка, чай с сахаром и прочее в том же роде. Я почти ничего не могла есть. Вот противно стало — и всё. Коля, слава Богу, ел в свое удовольствие, и я радовалась. Водки выпила, не утерпела. Утешение было только в ёлочке. Такая она была мирная и прекрасная со своими свечечками, и так не хотелось ни о чем помнить, кроме нее.

В гостях был городской голова со своей женой. Он — доцент Молочного института. Жена его очень милая. Было еще какое-то начальство. Они знают всех немцев, стоящих в городе, имеют с ними связи и этой связью пользуются. А населению они, конечно, не помогают нисколько. Хорошо, что хоть сами не грабят этого населения. То есть, конечно, подворовывают, но умеренно. Мы живем совершенно отрезанными от всего этого мира. Знаем только то население, которое обворовывают, а не то, которое обворовывает. Шли домой по пустому городу. Нас провожал Давыдов, имеющий пропуск для хождения ночью. В первый раз за всю зиму мы увидели звезды и ночное небо. С наступлением темноты все должны сидеть по домам и окна должны быть завешены, все равно, есть в комнате свет или нет.

Сегодня мы никуда не выходили, но зато было много визитеров. Немцев в такие дни тянет к семье, к уюту. Вот наши фронтовики и приходили к нам, празднично выбритые, начищенные. Приходят, показывают фотографии своих семей, вздыхают и покорно идут обратно в окопы. Был и неприятный визит. Русский. Упоенный своим вчерашним пребыванием на офицерской ёлке, тактично рассказывал нам, голодным, что он ел и пил на этой ёлке. Как милостивы к нему были немецкие офицеры. Еле сдержалась, чтобы его не выгнать. Все-таки, кое-какие кислые слова ему достались. Какая шпана! Говоря о немцах, он говорит «мы», а ведь этот прохвост при первом же признаке немецкой слабости продаст их даже не за пачку папирос, а за солдатский окурок. Нет, как бы мы ни ненавидели большевиков и как бы мы ни ждали немцев, мы никогда не скажем про себя и про них «мы». Сегодня — роскошное рождественское пиршество: на первое суп из СД-шных корочек с капелькой маргарина, что принес Ваня-Дураня. На второе — лепешки из картофельной шелухи, в которых было не меньше трети муки. Потом чай и по три солдатских коричневых лепешечки. Постановлено единогласно, что мои печенья из желудей были вкуснее. Эти тоже, по-видимому, из желудей и на сахарине. Это рождественские подарки для солдат, которые им прислал богатый Третий Райх. Чудно!

Профессор Чернов умер. Говорят, что жена отнеслась к этому безразлично. Инстинкт самосохранения в этой семье превалирует над остальными. Неужели и мы дойдем когда-нибудь до того же? Не думаю. Наш городской юрист тоже заболел психическим голодом. А они питаются гораздо лучше нас. Лежит в больнице. Выкарабкается, потому что жена его спасает. Она именно из таких. Как много полезного могли бы найти для себя психологи и философы, если бы понаблюдали людей в нашем положении! А психику беречь становится все труднее. Например, я на днях поймала себя на том, что не хотела пустить к себе в комнату свою глухую дворничиху Надточий, потому что на столе стоял густой хлебный суп. Она услыхала его запах, и я видела, как у нее перевернулось все лицо и она стала глотать слюну. У нее сын 12 лет, которому она отдает все свои крохи. А я испугалась, что мне придется дать ей несколько ложек супа. В наказание себе я ей дала полную тарелку. Нужно было видеть, как она его ела. Ела и плакала. Я знала, почему она плачет. Потому что она ест, а сын не ест. И как много сейчас таких жен и матерей. Чтобы ее несколько утешить, я дала ей корочку хлеба для сына. Она ничего не сказала, но мы поняли друг друга. Очень хорошо, что никого из наших не было дома. Они не пережили бы этого подлого раздвоения: дать надо и смертельно жалко дать. Ведь наши желудки беспрерывно просят еды, всегда это подлое сосущее чувство и каждая корочка — это буквально часы и минуты нашей жизни. Но у меня все-таки живет какая-то непоколебимая уверенность, что мы выдержим. Только бы спасти Колину психику. Чтобы он не превратился ни в Чернова, ни в других, которые ничего уже, кроме голода, не чувствуют и не ощущают. Коля только что закончил лекцию о временах Ивана Грозного. Думаю, что так он больше никогда не прочтет. Ведь он в первый раз высказал вслух всё, о чем он мог до сих пор только молча думать и что не надеялся никогда никому передать. Я слушала с восторгом. Витя как раскрыл рот почти в самом начале, так его и не закрывал. Даже М.Ф. не всё время спала. У меня двоякое впечатление. С одной стороны, наслаждение и упоение от свободного слова, а с другой — горечь и обида. Почему такой лектор должен был, как преступление, всю жизнь прятать свой талант и стараться быть как можно более серым и незаметным? А ведь только то, что он старался быть именно серым и незаметным, только это и спасло нас от тюрьмы и лагерей.

Как медленно идут дни! И все они такие безнадежные и безрадостные. Люди перестали любить и ненавидеть. Перестали о чем-либо говорить и думать, кроме пищи. Почти всех нас мучают теперь сны. Всё время снится еда. Всякая. И никак эту еду не достанешь. Вот только было положил кусок в рот, как тебе что-то помешало. По улицам ездят подводы и собирают по домам мертвецов. Их складывают в противовоздушные щели. Говорят, что вся дорога до Гатчины с обеих сторон уложена трупами. Эти несчастные собрали свое последнее барахлишко и пошли менять на еду. По дороге кто из них присел отдохнуть, тот уже не встал. Любопытен теперешний фольклор. Он тоже относится к еде. Ходит масса легенд о всяческих съедобных чудесах. То немецкий генерал нашел умирающую от голода русскую семью и приказал ей выдавать каждый день по ПЯТИ хлебов НА ЧЕЛОВЕКА и по пяти кило картошки. Фантазия не идет дальше хлеба и картошки, то есть того, чего больше всего не хватает. Не мечтают ни о золоте, ни о чем другом. И таких легенд ходит невероятное количество. М.Ф. их охотно собирает и приносит домой, как достоверные истины, и очень сердится когда мы не верим. Теперь мы верим. Пусть человек утешается.