и как бы внезапно посвятил себя и данный мне талант священной цели сего странствия, без всякого мудрования или каких-либо видов. Щедрою рукою вознаградил меня Господь, ибо все, что я ни приобрел впоследствии как в духовном, так и в вещественном, истекло для меня единственно из Иерусалима…».
Закончив в Москве написание первого варианта книги, Муравьев отправился на Троицкое подворье к митрополиту Филарету (Дроздову). Их познакомила в 1826 году духовная дочь владыки Е. В. Новосильцева, но тогда молодой аристократ был несколько обескуражен сдержанно-суховатым приемом. Вторая их встреча оказалась удачнее, и знакомство их утвердилось на долгие годы. Святитель Филарет, чрезвычайно загруженный делами своей епархии и присылаемыми из Святейшего Синода, а также иными обязанностями, поначалу отказался от просмотра рукописи, но Муравьев его упросил. Кроме митрополита, рукопись побывала в руках у В. А. Жуковского и цензора О. И. Сенковского, известного арабиста. Замечания и правка богослова, поэта и востоковеда способствовали большей точности описаний и красочности выражений. Книга «Путешествие по Святым местам в 1830 году» вышла в свет в 1832 году и сразу имела большой и шумный успех. Отныне и на всю оставшуюся жизнь Андрей Николаевич Муравьев стал Путешественником по святым местам.
Среди многих путевых заметок по Ближнему Востоку и описаний паломничества, оставленных русскими писателями и литераторами, эта книга до сих пор выделяется искренностью чувства, живостью стиля и красочностью описаний. Вот рассказ о прощании Муравьева с Иерусалимом: «Наступил день отъезда, и с сжатым сердцем пошел я рано утром в Гефсиманию слушать литургию над гробом Богоматери, где я так радостно молился в день Благовещения; но хотя я сбирался в отечество, невозвратимая потеря святилищ палестинских раздирала мне душу. В последний раз перешел я обратно поток у горы Масличной, в последний раз прошел крестною стезею по Иерусалиму. Покамест все укладывали в моей келии, я ходил прощаться с духовенством; Наместник благословил меня в путь и, надев мне на шею малый крест на серебряной цепи с частицею Животворящего Древа, сказал: “Отныне будьте рыцарем Святого Гроба”.
Я просил отворить храм Воскресения. И там ожидали меня прощание с игуменом и братиею… но самое горькое было с великим Гробом. Я целовал его на вечную разлуку, как давнего друга, которого обнять из столь далеких краев устремился. Но я однажды достиг его, и отселе уже другая цель звала меня – Отчизна! На Голгофе, приникнув челом и устами к месту водружения Креста, молился я о моем счастливом возвращении и еще раз слышал Евангелие Креста над престолом страсти. Трудно было расстаться с сими залогами нашего спасения по чувству земной к ним любви и по слабости человеческой, которая невольно предпочитает для молитвы поприще священных событий, как бы ожидая на оном особенного внимания неба за одно лишь усердие потрудившейся плоти…
Уже все было готово; вьючные лошаки и конь мой ожидали меня во вратах Яффы вместе со стражем арабским, которого дал мне Мусселим до Наблуса с письмом к градоначальнику. Некоторые из монахов греческих и все поклонники русские обоего пола провожали меня за городские ворота, где со многими слезами и целованиями мы расстались. Я возвращался на родину, они – в Иерусалим; но у них и у меня разрывалось сердце, как будто бы каждый из нас следовал не своей избранной цели и готов был взаимно поменяться ею. В таком странном борении чувств, совершенно противоположных, вспомнил я, какая горькая участь ожидала сих поклонников под игом арабским, посреди нищеты и гонений, и подивился силе их духа и смирению, с каким они обрекли себя служению святыне, заживо погребаясь в чужбине, хотя много близкого их сердцу оставалось на родине, ибо каждый, наделив меня письмами, просил сказать своим, что он еще жив и за них молится… Одинокий, низко поклонился я Святому граду, и быстро умчал меня конь из его очарований!».
Появление книги Муравьева стало важным событием в истории русской литературы. Она первая ознакомила русское общество с палестинскими святынями, она возбудила охоту к духовному чтению, возродила побуждение к религиозному восприятию мира. Книгой зачитывались и в петербургских салонах, и в духовных семинариях. Профессор Московской Духовной Академии П. С. Казанский вспоминал, какое громадное впечатление произвела на семинаристов эта книга: «… мы не спали ночь, пока не прочли всю ее». «С умилением и невольной завистью прочли мы книгу г-на Муравьева, – писал А. С. Пушкин в подготовленной к печати рецензии. – …Молодой наш соотечественник привлечен туда не суетным желанием обрести краски для поэтического романа, не беспокойным любопытством найти насильственные впечатления для сердца усталого, притупленного. Он посетил св. места как верующий, как смиренный христианин, как простодушный крестоносец, жаждущий повергнуться во прах пред гробом Христа Спасителя…». Книга переиздавалась в 1833, 1835, 1836, 1837 годах.
Сейчас даже не совсем понятно, в чем состояла новизна книги Муравьева, поразившая его современников. Но следует учесть обстоятельства той эпохи: заметное охлаждение к вере предков образованного и сильно европеизированного дворянства, начавшееся со времен петровской вестернизации; отчасти и подчинение Петром I Церкви государству путем отмены патриаршества и создания взамен Святейшего Синода; сыграло свою роль и господство в немалой части русского дворянства преклонения перед передовой Европой, бездумное заимствование европейских идеалов, ценностей, взглядов разного толка – до мистицизма и масонства, распространение различных сект и идей католицизма.
Например, в России была запрещена книга маркиза А. де Кюстина, описавшего свое путешествие по стране «грубых и лживых варваров», но ее можно было встретить во многих дворянских домах. Высокомерный француз описывал русских как боязливых перед властью рабов: «Крестное знамение – не доказательство благочестия; поэтому мне кажется, что, несмотря на стояние на коленях и все внешние проявления набожности, в своих молитвах русские обращаются не столько к Богу, сколько к императору»; в частом осенений себя крестным знамением он увидел «не столько благочестие, сколько привычку»; при виде Покровского собора (храма Василия Блаженного) де Кюстин воскликнул: «Люди, которые приходят поклониться Богу в эту конфетную коробку, – не христиане!». Все прочие церкви в Москве он нашел «мрачными», «это раскрашенные тюрьмы», иконы счел «безвкусными фресками», выполненными в «однообразной и грубоватой манере», и пожалел, что «в сии святилища благочестия закрыт доступ лишь творениям превосходным». Выводы ревностного католика-маркиза были решительны и тверды: «Всякая национальная Церковь – плод раскола и, следственно, лишена независимости… Церкви схизматические и еретические, исповедующие национальные религии, уступят место Католической Церкви, религии рода человеческого…».
Таким образом, книга Муравьева имела не только познавательное значение – она противостояла недоброжелательным писаниям иностранцев и помогала русскому обществу осознать себя православными христианами, частью Вселенской Церкви. Стоит заметить, что в те годы и
